Филипп Джиан - Вот это поцелуй!

Я попыталась объяснить ему, что в моей жизни не все благополучно, но он словно не слышал. То есть он все время меня перебивал. Он говорил так: «О какой жизни ты говоришь, дурочка несчастная? О тех считанных часах, что нам еще остались?»

Рамон здорово его застращал, можете мне поверить. Я даже и представить себе не могла, до какой степени. Фрэнк просто зеленел от страха при одном упоминании этого имени. Застывал и прислушивался с жуткими гримасами на лице. Метался по комнате из угла в угол, втянув голову в плечи, и твердил без остановки, что я не понимаю, с кем мы имеем дело. С психом. Насильником. Садистом. Настоящим негодяем. Напрасно я твердила Фрэнку, что народ такого сорта – это мой хлеб, что я видала и похлеще, – он только тряс головой, грыз ногти и умолял меня ему поверить.

Когда же я спросила, что же он предлагает, он рухнул в кресло и уставился куда-то в небо, да так и остался сидеть с отвисшей челюстью у раскрытого окна.

– Фрэнк, послушай меня. Все очень просто. Эту ночь он проведет в тюрьме и уже оттуда не выйдет. Я засажу его за решетку, Фрэнк. Это моя работа, я занимаюсь этим ежедневно.

Фрэнк что-то прокудахтал; казалось, он вот-вот заплачет.

– Фрэнк, он тебя так жестоко избил! Я знаю, знаю, он нанес тебе ужасную травму, я все прекрасно понимаю. Но доверься мне. В нем нет ничего особенного. Ты увидишь… мы к этому еще вернемся. Ты первый удивишься и первый посмеешься над своими страхами.

– Черт побери! Мне надо в туалет!

Когда он вернулся, я держала в руке табельный револьвер. Я показала Фрэнку, как приставлю его к голове Рамона, прежде чем тот успеет рот открыть.

– Знаешь, – добавила я, – будь он хоть трижды негодяй, хоть сам дьявол во плоти, но когда ствол упрется ему в лоб, ему останется только звать на помощь мамочку. Вот и все, что он сможет сделать! Или я вышибу ему мозги! Можешь на меня рассчитывать.

Я опустилась на колени между его ног и взяла его руки в свои.

– Но не это главное, Фрэнк, – сказала я. – Не эта история, нет. Дело в том, что я не знаю, куда я иду, куда мы все идем. Что с нами будет, скажи? Хоть ты-то понимаешь что-нибудь?

Он вздохнул и погладил меня по голове.

– Хотелось бы понимать. Хотелось бы сказать тебе, что каждый день приближает нас к свету. Но мы от него еще так далеки. Мы даже не уверены, что идем в правильном направлении.

– Но мне кажется, что тяжелее всего – оказаться в одиночестве. Именно это и пугает меня.

– И однако же, не стоит предаваться мечтам, ведь одиночество – наш удел. Не так ли? И ничего тут не попишешь, бедная моя Мэри-Джо.

В глубине души я романтик. Я была склонна к романтизму еще девочкой. Еще до того, как моя мать смылась, до того, как мной занялся отец. На свой лад. И задолго до того, как я вышла замуж за членососа, в которого влюбилась как сумасшедшая, что мне не помогло…

Я с трудом встала на ноги, упершись в колени Фрэнка обеими руками. Что я могла еще поделать? К тому же меня ждала работа…

Фрэнк судорожно потирал руки.

– А Натан? Где он? Чем он-то сейчас занимается? Сонет для нас пишет?

– Он скоро придет, не волнуйся; Но он мне не понадобится.

Фрэнк вдруг вцепился в оконную раму, на которой крепились мои ящички с цветами, и, словно обращаясь к небесам, к густому сумраку, застонал:

– Но что это даст? А? Что мы с этого получим?

– Черт возьми, Фрэнк, прекрати! Надо же сохранить хотя бы минимум того, что у нас есть в жизни! Или, по-твоему, этот мир недостаточно безумен?

– Но что мы в нем изменим? Что в нем изменится, скажи? Мир все равно будет погружаться в бездну. Как камень в грязь. И в конце концов все равно пойдет ко дну, Мэри-Джо. Не принимай меня за полного идиота!

Он был почти на двадцать лет старше меня. Я в свои тридцать два иногда чувствовала себя старой, но не настолько. Не такой ужасающе старой.

Я еще хотела сажать убийц в тюрьму. Я еще была на стороне жизни, защищала какие-то ценности, самые простые, и решила держаться за них. Должны же быть у человека убеждения, какая-то позиция, которую он должен защищать. Человеку это необходимо. Так я думаю…

Когда я собралась выходить, Фрэнк встал у меня на пути, у двери, расставив руки. Он заявил, что надеется помешать мне совершить невероятную глупость, но не успел он закончить фразу, как я приковала его наручниками к батарее в коридоре. Сердце мое было разбито, они с Натаном разделали его под орех, но, как ни странно, я чувствовала себя в наилучшей форме. Кстати, незадолго до того я проглотила целую горсть амфетаминов, как раз когда Фрэнк повернулся ко мне спиной и стонал перед окном, моля небеса покарать его за грехи, а мне вернуть разум.