Станислав Гагарин: Последняя буфетчица «Зарайска»

Старпом пришел последним. Он всегда опаздывал, забот у старпома больше чем у кого-либо, и буфетчица не сердилась на него, хотя чиф и заставлял ее оставаться здесь лишние четверть часа. Скольких старпомов Петровна перевидала, и все они, отстояв на мостике вахту с четырех до восьми утра, приходили поздно на завтрак.

Черноморцев не поздоровался с нею. Был он хмур, небрит, осунулся, за время шторма постарел. Петровне стало вдруг жалко этого человека. Женщина не любила его за сухость, резкий приказной тон, некую надменность и пренебрежительность к людям. Да и за историю с Танькой, которую, надо отдать справедливость, старпом оставил в покое, не замечал девку после «душевной беседы» с Петровной в его каюте.

И вдруг она пожалела Черноморцева. Пожалела и удивилась. Но прогонять возникшее чувство Петровне не хотелось, оно согрело ее, даже руки крутить перестало, обозначилось некое облегчение.

— Доброе утро, Валерий Павлович, — улыбнулась она старпому, и тот поднял голову, удивленно и беспомощно моргнул несколько раз глазами. За весь рейс они и слова не сказали, старались даже не смотреть друг на друга, а тут на тебе…

— Здравствуйте, Вера Петровна, — помедлив, ясно и твердо проговорил старпом, отведя глаза, и буфетчица поспешила уйти к себе.

«Задерганный он, — размышляла она. — Хотя и держится стойко, виду не подает, не раскисает. Небось, уже и в партком таскали, драили за то, что развод задумал. Слыхала, что треплют про его кикимору. С такой стервою поживи — не только сухарем станешь, людей кусать начнешь. И зачем только бабы мужиков близких травят? Ведь столько у нас средств других, чтобы вить из них веревки… Мужики, они сами хотят залезть под каблук. Лишь бы не видать его было, и чтоб против шерсти их не гладить, достоинство внешнее оберечь, самолюбия не коснуться. Вон как мне пришлось с Сиражутдином… И вера не наша, и порядки другие, а сумела ведь не только с кавказским мужем, но и с матушкой Патимат ужиться».

В сорок восьмом году плавала Петровна на танкере «Памир» и встретилась там с механиком из Дагестана. До войны Сиражутдин Мирзоев работал в Касптанкере. Воевал в Волжской флотилии, на бронетанкерах. Потом перебросили его на Тихоокеанский флот, и здесь, в августе сорок пятого, покалечило ему ногу при высадке десанта на остров Итуруп.

На Каспий Сиражутдин не вернулся, остался плавать на Востоке. А когда согласилась Вера Петровна выйти за него замуж, просил ее только об одном: перестать плавать. Да ей и самой хотелось нормальной жизни. Не для баб океанская маета. Это мужское дело — уходить в море. Ну, куда еще не шло таким неприкаянным, вроде Михайловны и ее самой… А вот замужней женщине полный должен быть запрет на пароходы. Дали Мирзоеву комнату на Второй Речке, обзавелись они нехитрым хозяйством, первым делом кроватку купили для будущей Патимат, она уже обозначилась, ожидалась, а когда родилась — назвали так в честь матери Сиражутдина. Про себя-то Петровна звала дочку Машей.

Когда девочка родилась, Сиражутдин отправился в Махачкалу и привез оттуда мать, она жила у него одиноко, муж и сыновья погибли в войну, близких родственников не осталось. Так они зажили вместе. Сиражутдин ходил в море, а женщины с нетерпением ждали дня прихода. Рейсы у «Памира», а с этим судном механик Мирзоев не расставался, были короткие. Танкер снабжал топливом Сахалин, Курилы, Камчатку, и больше чем на месяц Сиражутдин из дома не отлучался.

Однажды танкер пришел на короткое время в Находку, там ему предстояло налиться и идти в Нагаевский порт. Время совпало с воскресным днем. Вера Петровна отправила пятилетнюю дочь с бабушкой Патимат погулять и поехала в Находку повидаться с мужем. Сам он выбраться во Владивосток не сумел.

Свидание было коротким. «Памир» готовился в рейс, и второго механика то и дело отвлекали. А когда Вера Петровна вернулась домой, там ждала ее страшная весть. Убежала Маша из-под бабушкиного догляда, увязалась за соседскими ребятишками к морю, там девочка полезла в воду… Так никто и не заметил, как ступила она на глубокое место и захлебнулась.

Спохватились люди, выловили Машу, откачивали — только было уже поздно. А когда девочку принесли домой, бабушка Патимат дико закричала и грохнулась наземь бездыханная. Так их и положили сразу двоих в могилу, бабушку и внучку с общим именем Патимат.

Сиражутдин так и не узнал об этом. Радировать ему в море не стали, а до берега Мирзоев не дожил. Уже в Охотском море на вахте второго механика вспыхнул в машинном отделении пожар. Мирзоев выгнал мотористов наверх, задраился и пытался справиться с огнем, не дать ему уйти дальше. Огонь механик не пустил. А когда понял, что и сам не спасется, пробрался к переговорной трубке и прохрипел на мостик: «Углекислоту… Дайте углекислоту в машину! Скорее…»