неизвестен Автор - Особое назначение (сборник)

Мне сказали: посиди, подумай, сделай вывод. Администрация постоянно наблюдала за мной. Когда я попросил книги, а их в тюремной библиотеке не оказалось, мои "стражи" сходили в городскую и принесли мне, преступнику, эти книги.

Я читал запоем: днем, вечером, ночью. Меня не тревожили. И книги научили меня думать, говорить правду самому себе. Тогда-то я и спросил себя: мог бы я жить, не совершая преступлений? И ответил: да, мог, если бы с детства, смолоду научился думать. Тогда бы я понял, что надо бежать от чудовища, имя которому - преступление, потому что оно пожирает людей.

И все же, выйдя на свободу, я при слове "милиция" сразу вспоминал о тюрьме. Милиция нас ловит и сажает. Ненавижу!..

Александр Васильевич опрокинул мои представления о людях в форменных шинелях.

...Прошли годы. Я, кадровый рабочий завода, снова вхожу в знакомый кабинет, чистый и немного пустоватый: несколько стульев, сейф в углу, у окна письменный стол, за которым полковник милиции.

- Вы ко мне?

- К вам.

Он не узнал меня. В последний раз мы встречались более пяти лет назад.

- Сегодня у меня приема нет, но если у вас что-нибудь срочное... Петр Павлович?

Он встает из-за стола, крепко жмет мне руку. До чего мне радостно его видеть! Я широко улыбаюсь. Ему тоже, кажется, приятна наша встреча, потому что он говорит вошедшему подполковнику:

- Переключите на себя мой телефон. И вызывайте только, если будет что-то срочное. - Обернувшись ко мне, говорит: - Ну, рассказывайте, Петр Павлович, как жизнь?

- Александр Васильевич... - говорю я и смолкаю.

- Да. Слушаю вас.

- Вот вы тогда помогли мне. Отогрели душу. Скажите, почему?

Вместо ответа он снимает телефонную трубку, вызывает секретаря.

- Принесите, пожалуйста, папку с письмами и журнал приема посетителей.

- Вот я сейчас отвечу на ваш вопрос. Слушайте.

Он называет имена, фамилии, место жительства каждого, кто когда-то, как и я, приходил к нему.

- Вот этот... Ссорились мы с ним, ух как! А теперь пригласил меня на свадьбу. Горный заканчивает. Вон куда пошел! А с этим парнем пришлось еще долго заниматься. Не хотел работать. Сейчас общественник, с безнадзорными детьми возится. Наш помощник.

Я не запомнил всего, что рассказывал полковник. Из длинного перечня имен и судеб могу сейчас назвать лишь несколько.

- Вот Потапов, - говорит начальник райотдела, листая журнал, - он был у меня 24 февраля 1969 года. Туберкулез у него. Да и печень больная, сердце неважное. Отбыл пятнадцать лет - не шутка. Попробовали мы его прописать, ан нет, не имеем права. Рецидивист... А его лечить надо. Позвонили в больницу... - Полковник закрывает журнал, голос его звучит строго. Попросил положить, так, мол, и так... Будем добиваться для него права поселиться. В общем, уладим.

Потом мы опять говорили о литературе, о полюбившихся книгах. Наконец, прощаемся. Он провожает меня до дверей кабинета.

- Наведывайтесь. Звоните.

- Спасибо. Обязательно позвоню. До свидания, Александр Васильевич!

Рассказчик умолк. Слышно было, как в соседней комнате стучали костяшками домино. Кто-то крикнул:

- Петр Павлович, к Федору Григорьевичу.

- Ну, товарищи, мне пора. У нас уже такое правило, за десять-пятнадцать минут до конца обеденного перерыва все мастера собираются к начальнику цеха.

Он энергично поднялся, крепко пожал нам руки и уверенной походкой пошел по цеху.

Е.ПАНОВА,

старший лейтенант

внутренней службы

НАЧАЛЬНИК ОТРЯДА

Лицо у Раисы Шакировны худощавое, чуть скуластое, густые брови вразлет, упрямая линия рта, гладкие черные волосы на прямой пробор. Молодые, с добрым блеском карие глаза. Нет, она скорее походила на учительницу, чем на воспитателя колонии, профессию которого мы непременно связываем с такими понятиями, как "лишение свободы", "наказание", "штрафной изолятор"...

Вместе с Раисой Шакировной мы рассматриваем старые фотографии. Скуластая татарочка в смешной - до пят - шинели, в простеньком платьице с косынкой на голове. Нежное матовое лицо и твердый, даже суровый взгляд.

- Прямо-таки "комсомольская богиня" из песни Окуджавы, - шутит Ширинская. - Юношеский максимализм - весь на лице...

Обостренное чувство справедливости, неприятие всего чуждого высоким понятиям морали и нравственности Раиса Шакировна, сохранила на многие годы. Природная доброта и горячее сердце помогали ей разбираться в людях, понимать их слабости.

Детство Ширинской пришлось на первое десятилетие Советской власти. Это были годы, когда дети быстро взрослели, рано начинали самостоятельную жизнь.