неизвестен Автор - Особое назначение (сборник)

Все эти радости - от встреч с хорошими людьми. Только благодаря им я вновь обрел тот прекрасный мир, из которого когда-то бежал.

В 1962 году, по ходатайству администрации исправительно-трудового учреждения, я был помилован. Поступил работать в совхоз и два года плотничал. А потом жизнь опять пошла под уклон. Я оставил работу и выехал в город, где жила семья жены и куда уехала она сама с нашим маленьким ребенком. А теща принять меня отказалась: "Вы моей дочери не пара..." И начал я опять ночевать на вокзалах...

Чувствовал я в то время, что опять подошел к краю пропасти, еще шаг - и рухну. Обида на самого себя была страшная. Надо же, такую школу прошел и снова оказаться на исходных позициях!

Умные люди посоветовали мне тогда обратиться к начальнику Советского райотдела милиции: может, он посодействует в трудоустройстве, в получении общежития.

- Нет уж, дудки! - ответил я. - Знаем мы эту милицию...

Держусь из последних сил, живу на тридцать копеек в день. Отощал. И снова мне сказали:

- Не рискуйте свободой, Петр Павлович! Поезжайте к начальнику милиции. Немедля. Слышите?

И я поехал. С тяжелым сердцем. Сидя в автобусе, воображал предстоящий разговор: "За что были наказаны? Какой срок? Чем занимаетесь сейчас?" И заключительная фраза: "Вот бумага, распишитесь здесь и уезжайте. Срок двадцать четыре часа".

Вошел в кабинет начальника милиции и встретил человека из сказки. Человека из своего детства. Робко спросил вполголоса:

- Можно к вам? Здравствуйте...

- Здравствуйте. Проходите, садитесь.

Сел молча, разглядываю подполковника милиции, сидящего за столом.

- С каким вопросом пришли?

Взгляд у него спокойный, внимательный. И меня вдруг будто прорвало: захотелось рассказать ему все-все и особенно о каждом дне, прожитом на свободе. Чтобы поверил, что я ничего плохого больше не совершил. Чтобы обязательно мне поверил.

Освобожден 25 июня 1962 года. Двадцать седьмого уже работал в Каскеленском зерносовхозе.

Подполковник слушал меня с живым интересом, не перебивал. Когда я кончил рассказывать, он попросил мои документы.

Я отдал их и замер. Что она мне уготовила, моя судьбинушка? Помощь от этого человека или...

Он полистал мой паспорт, трудовую книжку, справки.

- Ну что ж, завтра отправлю запрос в область. Помогу вам, чем смогу.

Это было сказано просто, как-то очень по-человечески. Словно и нет для него моего прошлого!

Я стал прощаться. Он сказал:

- Зайдите ко мне послезавтра. Я кое с кем созвонюсь, может быть, устрою вас на работу здесь же, в нашем городе.

Но все случилось иначе. Встретил жену, она бросилась ко мне на шею: теща согласилась меня прописать. И я сразу же поступил на завод. К начальнику милиции пошел не сразу - закрутился. Но вскоре специально поехал рассказать ему о своих делах.

- Куда же вы пропали? - спросил он. - Все ваши беды разрешены, дадим работу.

- Спасибо! Я прописан. Работаю на заводе.

- Даже так? - и смеется.

- Теща смилостивилась.

А рот у меня до ушей, сияю.

- Знаете, Петр, мне нравится ваша улыбка. Радостная она. Это приятно. Садитесь, курите.

Мы беседовали, пока стемнело. О чем только не говорили: о литературе, о живописи, о воспитании подростков. И во мне все время жила радость - в сердце, в мыслях. Вот тебе и начальник милиции!

Крупицы радости... Я не случайно запомнил эту встречу на всю жизнь. Я думал, что ненавижу людей. Почему во мне все вдруг так переменилось?

Конечно, все это было совсем не вдруг. Медленно и исподволь, через сомнения, колебания, поиски. Я ненавидел, проклинал милицию, арестовавшую, отдавшую меня под суд за нарушение закона, и это были мои взгляды в те времена. Во времена конфликта с обществом. Но в душе моей и тогда уже были сомнения.

Глубокое раздумье пришло ко мне в одиночной камере тюрьмы, куда меня отправили за побег из колонии. Почему я, человек, сижу за каменными стенами, за железной дверью? За окном ходят, разговаривают, смеются свободные люди. Почему я здесь?

Можно рассказывать небылицы товарищам. Можно соврать следователю. Можно промолчать на суде. Самому себе не солжешь. Даже если очень хочется оправдаться перед самим собой.

Я был один в камере. Меня никто ни о чем не расспрашивал, не нужно было притворяться, придумывать, я спрашивал себя и сам себе отвечал. И тогда появилось сомнение, а за сомнением самое для меня страшное прозрение: я понял, что совершил преступление против себя.

Общество... Государство... Закон... Эти слова тогда меня не волновали, их значение открылось гораздо позже. Преступление против себя я понимал так: сам, своими руками загнал себя в тюрьму...