– Зачем?
– Просто. Раньше тут была голубятня. Тут недалеко парень живет. Он голубей разводит. Красивые. Поговорите с ним… а розы – это хорошо.
Саломея направилась к дому. Листва шелестела под ногами, дымило небо. Хрипло дышал человек в черном пальто с богатым бобровым воротником.
– Нет, – сказал он. – Гадить станут.
Рационально. Наверное, правильно, что рационально.
– Вы ведь уезжаете? Мне бы хотелось, чтобы все поскорее… ну понимаете, да? Мы говорили с Олегом. Он обещал до пятницы!
Мизинец терзал вторую ноздрю, а оттопыренный большой палец елозил по губам, и звуки получались чавкающие, жалкие.
– Я сегодня уезжаю, – пообещала Саломея. – Все уезжают.
И приехали, чтобы попрощаться с домом, пусть никогда себе в том не признаются.
Олег следит за рабочими. За прошедшее время он погрузнел, сделался по-медвежьи неповоротливым. Он то и дело покрикивал, но тут же заходился ломким кашлем, и Кира вздрагивала, поворачивалась к нему и долго смотрела страдающим взглядом. В ней только это и осталось прежним – взгляд, да еще манера вздрагивать при громких звуках.
Светлые волосы спрятаны под шляпку, кокетливая вуаль отбрасывает тень на лицо. Алый плащ и алые же сапожки на твердых каблучках делают Киру заметной издали, слишком уж заметной, чтобы ей было уютно. Но она старается соответствовать.
Лешка сидит на лавочке, царапает дерево гвоздем. Лицо его выражает предельную серьезность, но стоило подойти Саломее, как Лешка выронил гвоздь и сунул руки в карманы.
– Они поженятся, – сказал он. – Это хорошо или плохо?
– Не знаю.
– А еще тетя Тома с нами живет. Ей одной нельзя. Она больная. У нее дырка в животе плохо заживает. Но я думаю, что она теперь совсем с нами. И мама тоже так думает. А Олег ничего не говорит.
Саломея присела на лавку и подняла гвоздь.
– Твое?
– Ничье. Зря они дом продали. Я говорил, чтобы не продавали… теперь ему будет одиноко, – Лешка вытащил из кармана нечто, завернутое в не слишком чистую тряпку. – Вот. Мама выкинула. А я вытащил. Это же неправильно, выкидывать чужие вещи?
– Неправильно.
В тряпке лежала фарфоровая солонка в виде голубя.
– И чего злиться, если она умерла? Если бы живая была, тогда ладно… А ты что делать будешь?
– Не знаю. – Саломея завернула голубка в ткань и спрятала в карман.
– Мама и на тебя злится. Она говорит, что если бы ты раньше обо всем сказала, то я бы не напугался. А я и не напугался совсем. Только потом, когда тетя Тома почти умерла. Но она же не умерла, и получается, что все не в счет. Но мама все равно злится… а тетя Тома письмо написала… ну туда. В тюрьму. Длинное. Она думала, что никто не знает. Я вот знаю. Но скажу только тебе.
Тамара сидит на другой лавке, обнимает обеими руками трость и, вывернув шею, разглядывает узкий карниз старого дома, на котором зябнут горгульи.
– Она чувствует себя несчастливо.
– Несчастной, – поправила Саломея. – Но пройдет время, и она успокоится.
Возможно, забудет о том, что в нее стреляли, и что она едва-едва не умерла, и что когда не умерла, то оказалась на улице, ведь квартиру уже продали. И что человек, ее предавший, жив, пусть и ранен. Папин пистолет не подвел, и пуля перебила локтевую кость. А пламя погрызло лицо. Василий давит на присяжных жалостью и охотно рассказывает о своей неземной любви…
Ему не видать снисхождения, но даже там, за решеткой, он продолжает мучить бывшую супругу совестью. И Тамара будет писать письма, надеясь, что боль утихнет и все образуется.
– Хочешь, я покажу тебе голубей? Настоящих? – Саломея протянула руку, и Лешка вцепился в нее, ответив:
– Хочу.
Их отпустили.
Октябрь наполнял лес дрожащими тенями облетающей листвы, маревом танцующих паутинок и особым, влажным духом скорой осени, настоящей, темной, той самой, за которой дремлет зима.
Гришаня ждал, и самовар его пыхтел, выдыхая клубы пара. Кипятком наполнялись фарфоровые чайники и кружки, ждали часа сушки, баранки и кренделя, поллитровые банки с вареньем и миска крупной брусники. Голуби ворковали на крыше.
И Саломея подумала, что с этим местом ей тоже будет жаль расставаться.
– А то возвращайся, – предложил Гришаня, подливая чай. – Когда-нибудь.
– Когда-нибудь – обязательно.
Но в этом обещании не было смысла. И все, даже Лешка, увлеченно кормивший голубиную стаю с ладони, это понимали. Да только стоило ли портить хороший день подобным пониманием?
Определенно нет.
Многоуважаемая Саломея.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу