Иван Парфентьев - Прошлое в настоящем

Николай Макеенко любил молодежь, любил различные игры, поэтому он и тянулся к студентам, среди которых у него было много знакомых.

Однажды на стадионе «Динамо» Николай познакомил Кухалейшвили со своим товарищем по работе Одинцовым, который принимал у него сейчас дела, так как Николай увольнялся с работы. Одинцов тоже любил футбол и любил выпить. Вскоре они стали близкими знакомыми. Кухалейшвили запросто приходил к Одинцову в кабинет, и они подолгу беседовали.

Немного обжившись в Москве, Кухалейшвили стал часто ходить на улицу Горького, где у Центрального телеграфа каждый вечер собиралась молодежь — и москвичи и приезжие. Здесь он и познакомился с Михаилом Ликвинадзе. Оказалось, что Ликвинадзе негде жить, и Кухалейшвили предложил ему поселиться у него в комнатенке на Банном.

Когда Кухалейшвили получал из дома посылки, у него собирались все его приятели. Завсегдатаем этих домашних пирушек был и новый знакомый будущего врача — Одинцов.

Однажды, крепко выпив, Одинцов неизвестно зачем рассказал ребятам о профессоре-чудаке, который и живет и работает в институте. Живет отшельником. Никуда не ходит, хотя денег имеет горы. Одевается скромно и пить не пьет. Все сотрудники знают, что он богач и что все свои деньги и облигации хранит у себя в кабинете, и часто пользуются его добротой.

В этот вечер разговор на этом и кончился. Все пили, и никто не вспоминал о чудаковатом профессоре. Только Ликвинадзе хотел было что-то спросить у Одинцова, но, заметив, что разговор перешел на другую тему, тоже замолчал. После этого вечера Кухалейшвили все чаще стал рассказывать Одинцову о хорошей жизни на юге, о красивых женщинах, о море. Он обещал показать ему настоящий Кавказ, а не территорию санатория. Постепенно и Одинцов все чаще стал говорить о поездке в Абхазию. И вот однажды, когда Кухалейшвили почувствовал, что Одинцов пойдет на все ради хорошей жизни, он перешел к главному разговору.

Зайдя как-то к Одинцову в кабинет, он, словно невзначай, спросил:

— Николай, а как попасть в кабинет профессора?

— А тебе зачем? — с улыбкой спросил Николай. — Ограбить, что ли, собрался? Ведь это нелегко.

— Если я не смогу, другие смогут, — сурово сказал Кухалейшвили.

Николай некоторое время подумал, потом сказал:

— Я у него в кабинете не был. Слышал, что кабинет за лабораторией, на втором этаже — и все.

— А как узнать, где его кабинет? — спросил Одинцова Кухалейшвили.

— Узнать нетрудно, но ведь если я туда пойду — могут заинтересоваться, почему я пришел на кафедру гигиены. Ведь я работаю в специальном отделе, который к гигиене имеет весьма отдаленное отношение. Вот если. И он, словно спохватившись, замолчал.

— Что, если? — заставил его говорить Кухалейшвили.

— Вот если ты анонимные письма пошлешь на мое имя и на имя директора, тогда я, возможно, скажу тебе, как попасть в кабинет профессора.

— А что я должен писать?

— А напиши просто, что работает в нашем институте профессор такой-то, что живет профессор один — бобылем, все силы отдает институту, но никто о нем не заботится, и что находятся такие люди, которые безвозмездно пользуются его сбережениями, так как профессор добр и никому в помощи не отказывает. Если такое письмо директор получит, то он наверняка поручит во всем разобраться мне. Понятно?

— Ну что ж, Николай, я все сделаю, как ты сказал, только ты узнай, постарайся.

Может, Одинцов еще не решил твердо быть соучастником кражи, но, советуя Кухалейшвили написать письма, он невольно стал не только соучастником, но и организатором кражи.

Я только что вернулся домой. Думал: наконец-то отдохну от работы, побуду дома. Гости все были уже в сборе.

— Сейчас поздравят нас с Новым годом, пробьют куранты — и прощай старый год! — сказала грустно жена. Годы идут быстро. Поэтому Новый год в равной мере праздник и грустный и радостный.

Не успели куранты начать свой новогодний перезвон, как раздался телефонный звонок. Я с ненавистью посмотрел на дребезжащий аппарат. Но каким бы неприятным ни был этот звонок, я поднял трубку. Звонил дежурный по МУРу.

И снова остался нетронутым мой бокал вина, и снова гости без меня встречали праздник, а я ехал по заснеженному городу, в котором остались только опоздавшие прохожие, семенившие по скользким тротуарам к своим домам, прижимая к груди свертки. Было тихо и светло от пушистого снега. Ночь казалась прозрачной.

Я вошел в здание медицинского института. В коридорах было пустынно, все двери закрыты, и из лаборатории профессора слабой полоской падал на пол тусклый свет электрической лампочки, приглушенной небольшим матовым абажуром. Я прошел через лабораторию в кабинет.