Борис Каспаров - Копия Дюрера

Войдя в зал ресторана, в углу, у задернутого кремовой занавеской окна, я заметил небольшую группу журналистов, которые были мне знакомы.

За столиком сидели три человека — два румына, которых я хорошо знал еще по Бухарестскому фестивалю, и один болгарин, с которым познакомился только вчера. Они о чем-то оживленно беседовали, и смех их долетал даже в вестибюль.

Пока я стоял в дверях и искал свободный столик, один из журналистов заметил меня и махнул рукой, показывая на пустующий стул.

— Вы верите в переселение душ? — спросил меня корреспондент молодежной газеты по фамилии Стояну, ослепив меня улыбкой белых зубов, после того как я, поздоровавшись, сел на свободное место. — А вот коллега Дмитреску, кажется, верит.

Дмитреску, пожилой человек со спокойными неторопливыми движениями, только улыбнулся в ответ и придвинул к себе тарелку с салатом. Он, как я знал, прошел нелегкую школу жизни в боярской Румынии. Как левый журналист, не один раз сидел в тюрьме и при Антонеску был даже приговорен к расстрелу. У него были совершенно седые волосы и печальные большие черные глаза. Стояну только недавно окончил университет, был молод и часто беспричинно весел.

— Вы искажаете факты, Стояну, — сказал третий сидевший за столом болгарин Тодоров. — Это уже гиперболизм.

Из всех нас четырех он хуже всех говорил по-немецки.

— Гиперболизм? — Стояну повернулся ко мне вместе со стулом. — Ну посудите сами. Тень великого художника через три столетия встает из гроба, чтобы встретиться с нашим другом Дмитреску и опрокинуть с ним в военном баре пару коктейлей…

— Какого художника? — спросил я, рассеянно глядя в веселое лицо Стояну, и продолжал думать о разговоре с Гофманом.

— Мурильо, — рассмеялся Стояну, — великого испанца дона Бартоломео Мурильо. Дмитреску утверждает, что встретил его в Дрездене сейчас же после окончания войны.

— В таком случае вы можете ему верить, — я взял в руки меню и подозвал кивком головы кельнера. — С одним Мурильо мне тоже пришлось встретиться и в те же времена. Разве однофамильцы такая уж большая редкость?

— Как, и вы видели? Живого и здорового? Ну, если так, сдаюсь. Но ведь метаморфозы было две. В первый раз Мурильо перевоплощается внешне, но сохраняет фамилию. Второй раз он делает все наоборот — сохраняет внешность, но изменяет фамилию. Второе перевоплощение вы видели?

Я пожал плечами.

— Признаться, все это мне мало понятно. Когда оно было?

— Полчаса назад, — Стояну с торжеством посмотрел на Дмитреску. — Русский коллега ничего подобного не видел, а ведь он его знает, по-видимому, не хуже, чем вы, и прожил он здесь на целый день дольше нас. Признайтесь, что вы время от времени страдаете галлюцинациями.

— Подождите, — я посмотрел на невозмутимо жевавшего во время всего этого разговора Дмитреску. — Вы видели здесь Мурильо?

— Как Гамлет тень своего отца, — живо вставил Стояну, прежде чем Дмитреску успел открыть рот. — Ему так захотелось опрокинуть с великой тенью по старой памяти парочку коктейлей, что он принял за него даже кого-то другого. Дмитреску дважды окликнул его по имени. Но тот даже не повернул головы.

Дмитреску положил ложку и аккуратно вытер салфеткой губы. Он только снисходительно улыбался на все эти беззлобные наскоки своего молодого коллеги.

— Не могу вам ответить точно, — медленно сказал он, — но мне кажется, это был тот самый Мурильо, с которым я встречался в Дрездене. Это было самое полное собрание журналистов, в котором мне приходилось когда-либо принимать участие. Я встретил там даже коллегу из Панамы и целых двух из Гаити. Ну, а с Мурильо мы однажды пробеседовали целых полдня. Мне кажется, я его запомнил достаточно хорошо. Тот, кого я встретил сегодня, был очень на него похож.

Дмитреску вздохнул и снова взял ложку.

— У него была даже небольшая родинка на левой щеке, как и у тени Мурильо, — съехидничал Стояну.

— Да, — кивнул головой Дмитреску, — это-то меня и сбило с толку.

— Одним словом, тень великого Мурильо категорически отказалась иметь что-либо общее с журналистом двадцатого века, — снова не удержался Стояну. — Заметьте, Дмитреску, я читал в одной старинной арабской рукописи, что привидения не употребляют спиртных напитков.

— Напишите об этом научный трактат, — невозмутимо ответил Дмитреску, — этот труд сразу принесет вам и славу и бессмертие.

Все рассмеялись.

Потом разговор перешел на другую тему. Все трое моих коллег направлялись в Берлин, где в эти дни в западных секторах готовилось что-то вроде очередного реваншистского шабаша.