Виктор Мясников - Изумруд - камень смерти

- Присесть рядом не предлагаю, - начал Вовец, - даже если бы задница твоя уцелела, все равно бы не посадил. Ты сюда влез не для того, чтобы меня на сабантуй пригласить, а, небось, пришибить собирался. Верно говорю? Фарид в ответ пробормотал что-то невнятное, может, даже по-татарски. Скорее всего, конечно, я бы тебя пришиб, но это сейчас неважно. Самим нам отсюда не выцарапаться, вся надежда на спасателей. Если мои друзья оторвались от твоих, то они завтра-послезавтра вернутся меня искать. После этого заявят во все инстанции. И тогда многое будет зависеть от твоих корешей. Захотят они сознаться, что мы внутри горы, или заявят, что ничего не знают, не видали и не слыхали? Вопрос: не подохнем ли мы от голода и удушья до того, как нас откопают?

Фарид понуро молчал. Он словно себя потерял, выпав из привычной обстановки, где каждый шаг, жест, слово должны были соответствовать определенному шаблону, где возникали только стандартные ситуации еды, выпивки, балдежа, дележа и прочего подобного. Всякий выход за рамки групповых устремлений и внутригрупповых иерархических отношений полностью исключался, и даже принятие решения, по праву принадлежавшее вышестоящей особи, сводилось к выбору одного из двух вариантов - сразу или потом.

- В общем, - продолжил Вовец свои размышления вслух, - будем готовиться к долгому ожиданию. Первым делом надо прибрать твоего приятеля, о котором ты даже не вспомнил, а то завтра тут такой духан будет стоять, что сами удавимся. Потом колесо надо починить, наладить по уму. Без этого в шахту не спуститься. А не спустившись, воды не добудем, а без воды опять же сами удавимся. Что касается жратвы, то тут совсем дела плохи. Из растений только гнилая солома да деревяшки. А из живности, - Вовец задумался, - одни летучие мыши, да и те мелкие, не крупней обычных.

- Я мышей есть не стану, - мрачно отозвался Фарид.

- Дело хозяйское, - легко согласился Вовец, - была бы честь предложена. Так и быть, уступлю тебе половину своей соломы, а мне мясо нужно, я зверь хищный, одной соломой не наемся, её разве только на гарнир.

- А Кучкин, может, ещё живой? - с надеждой спросил Фарид.

- Сходи проверь, - предложил Вовец, - вон он, в колесо пристроился, покрутил головой, пытаясь высветить лучом налобника бездыханное тело. Но свет слишком рассеивался, не дотягивал. - Фонарь возьми, а то не увидишь ничего. Валяй, можешь попробовать откачать своего корифашку, искуственное дыхание сделать изо рта в рот, вдруг получится? А Кучкин - фамилия этого дурика?

- Мы так звали, фамилия Кучкаров, - Фарид взял фонарь, неловко принялся цеплять на голову. - Я с ним в одной школе учился.

- Такой же, поди, двоечник был, как и он? - Вовец не удержался, съязвил.

- Не-е, больше тройки были, - парень его интонации не уловил, - зачем говоришь - двоечник? Четверки тоже были.

- Лодыри, короче, - резюмировал Вовец, - лишь бы не трудиться, кантоваться без напряга от выпивки к опохмелке.

- За три тысячи пусть лохи ишачат, - огрызнулся из темноты Фарид, он уже осторожно пошел к колесу, на ходу привыкая к свету со лба.

- Конечно, - согласился Вовец, - зачем ишачить, если не за падло шакалить. Чем пробавлялись-то, деловые? Лотошников трясли?

Ответом стал сдавленный вопль. Не то Фарид рыдал, не то блевал. Вернулся, хлюпая носом и сморкаясь, стянул с головы резинку с фонарем, протянул Вовцу, ничего не говоря. Тот напялил фонарь на лоб и поднялся.

- А однокашник твой этот, Кучкин-Кучкаров, небось, согласился бы сейчас и за паршивую штуку всю жизнь ишачить, лишь бы она имелась, эта самая жизнь, как думаешь? - Но ответа не последовало, все то же хлюпанье. А был бы ты сейчас на работе, хоть грузчиком, хоть дворником, неважно, не думал бы, что жрать: мышей или солому. Тебе хоть сколько лет? Восемнадцать есть, или ещё голосовать не разрешают?

- Уже шесть месяцев восемнадцать. А голосовать не пойду, мне никакого президента не надо. Кто бы в Кремле ни воровал...

- Лишь бы вам не мешал, - закончил за него Вовец. - От армии, выходит, тоже закосил?

- Я чо, лох? Пусть лохи с чеченами бодаются, а я не рогатый. Мне здесь хорошо.

- Вижу, как тебе здесь хорошо.

- Я хотел сказать, дома.

- Судьбу, брат, не обманешь, она, тварь, мстительная. Кучкаров твой, Кучкин-Сучкин, небось, тоже косил от Чечни? Там ещё неизвестно, погнали бы его в Грозный или при кухне оставили, а тут вот он, лапти сушит. Ладно, хорош базарить, хватайся за бревёшко.

- Не могу, - Фарид остановился, стараясь не смотреть на поблескивающий в луче фонаря оскал мертвого дружка, - я с ним сегодня пиво пил.