Андрей Молчанов - Перекресток для троих

Нас с Игорьком тоже как током хватило. В это время в гараж вошел хозяин "Волги" - улыбчивый толстячок пенсионного возраста с удивленным выражением лица.

- Рекламация, - смачно плюнув, сказал Эдуард. - Ну, чего не нравится?

- Вы знаете, - поведал толстячок, смущаясь, - что-то у меня стуки какие-то, забыл вам сказать... Внизу.

- Понятно - не наверху, - сказал Эдик лениво. - Не под облаками. Отдельная работа...

- Конечно. Я заплачу!

Эдуард мигом исчез. Толстячок присоединился к нам, рассказав страшно тупой анекдот. Юмор мы с Игорем восприняли холодно, но он смеялся за всех долго и всхлипывая.

Вернулся Эдуард, обозрел компанию бесшабашными своими глазами.

- Смеяться, право, не грешно, - выразился он в сторону толстячка, - но тут уместнее минута скорбного молчания... - И захохотал от собственного остроумия. Продолжил: - Крестовины у тебя накрылись, кореш.

- Но их месяц назад... меняли! - изумился клиент.

- Значит, так меняли, - степенно заметил Эдуард. - Такие мастера. Знать надо, кому доверяешься. Нет чтобы подъехать к Эдику и горя не ведать, нет шатаешься по ханыгам и имеешь не кардан, а туфту! - И он хлопнул обескураженного собеседника по животу, издавшему звук спелого арбуза. - Гони тачку через бокс, на яму. К нему, - он вытянул подбородок, указывая на Игоря. И готовь четвертной.

Когда серьезно озабоченный толстячок удалился, он, возбужденно блестя зрачками, зашептал Игорю:

- Крестовины у него - колоссален-великолепен. Шлицы бьют. Пяток гвоздиков вгоню между ними, и все дела. Походит! Тот пожал плечами, возвращаясь к ремонту моего автомобиля. Мне стал остро неприятен Эдуард. Вообще захотелось вырваться отсюда. И то ли под влиянием алкоголя - стало жизненно необходимо встретиться с Мариной. Сегодня же.

- Эй, мастер, - сказал я Игорю. - Дай ключ от квартиры. Надо - позарез. Ты ведь тут целый день возиться будешь?

- Чего ж ты раньше-то? - с пониманием отозвался он. - Бери. Ничего девочка?

- Лучше не бывает.

- Любовь как рыбалка, - изрек он, передавая мне брелок с ключом. Клюнуло - тяни рыбку. Не клюнуло - сматывай удочки.

Вскоре, как вор шмыгнув в подъезд, я поднялся на свой этаж и, оглядываясь на дверь родной квартиры, отпер дверь квартиры соседа. Набрал номер ее телефона, оглядывая интерьер; портреты родителей Игоря на стене пришла мысль временно убрать...

Падший я тип... Но с претензиями, сволочь.

Ее голос.

- Марина?

Весь подбираюсь. Нервы - перетянутые струны. Аж звон под темечком. Сжимаю трубку, как рукоятку ножа перед дракой, в горле - одышка, а голос спокойный, ровный, насмешливый, не мой голос: нахожусь, мол, дома, в скуке беспечного выходного дня, болею - давление, мечтаю увидеться, но удобно ли выступить с приглашением посетить такого ординарного, почти безвестного, этакую знаменитую, осиянную славы лучами, признанную широкими массами трудящихся и бездельников... Не верю барабанным перепонкам своим: придет через час! Ну... дела!

Лицо горит. Противно лихорадит. И давление наверняка подскочило - тут, выходит, я не соврал. Иду на кухню. Так, чай есть, конфеты... Уже кое-что. Вспоминаю Эдика. Провожу некоторые параллели между собой и этим мазуриком. Чем в принципе я лучше его? Тем, что он равнодушно последователен в своей лжи, а я кувыркаюсь в сомнениях? Рождается определение:

"Я - личность Сомневающаяся, а значит - прогрессивная". Отчетливо представляю, как эта фраза ляжет на бумагу: "сомневающаяся" - с большой буквы, "прогрессивная" - с малой...

Усмехаюсь, но тут же цепенею лицом - на лестничной площадке подозрительно знакомые голоса... Приникаю к дверному глазку.

В мутной, сплющенной сфере вижу жену и тещу в шубах и с сумками видимо, собрались в магазин. Жена смотрит в мою сторону, и я, невольно приседая, ныряю прочь от глазка. Котяра пакостный. Аферист.

От кого-то слышал, что душа художника или светла, или порочна. Среднего не дано. Моя душа... подловата. Ну да я и не художник. Молодой циничный журналист, в часы досуга упражняющийся в рифмах. А что от такого ждать?

Плохо живу! Плохо.

МАРИНА ОСИПОВА

Безлюдье промерзшей в ночи улицы. Грязные сугробы, вспучившиеся над тротуарами, неровные пятна асфальтовых прогалин... Мертвый проспект, погасшие скворечники светофоров. На далеком, заслоненном неясными очертаниями зданий горизонте - фотографические вспышки зарниц. Пустыня города, забывшаяся в чутком, коротком сне.

Сижу на темной кухне, смотрю в окно. Пустота. Во всем. Ни мыслей, ни чувств. Память - зрение, обращенное в прошлое, - выхватывает фрагменты безумной, постыдной хроники: стандартная квартирка, темно-зеленые обои с рисунком в стиле ампир - вазоны и гербовые лилии; горка с сервизом поставленные на попа тарелочки с изображениями пасторальных пейзажей и полнотелых дам в туниках; укрытая классическим клетчатым пледом тахта, стол, чайник на лиловой кафельной подставке; серый сморщенный зефир в обколотой обеденной тарелке; его глаза - хищные, притягивающие блеском желания; рука сухая, крепкая; чистый голубой манжет рубашки, твердо выскользнувший из-под свитера; губы, роняющие пустоту никчемных слов...