Владимир Тодоров - Пятый арлекин

В общем, чуть ли не насильно втащили в квартиру окончательно растерявшегося Вячеслава Андроновича и захлопнули за ним дверь. Вот тут-то и вправду потерял Горин присутствие духа, потом что ударило ему в глаза из комнат таким богатством и роскошью, что у него даже рот приоткрылся, а ведь был Вячеслав Андронович человеком немолодым и прошедшим Великую Отечественную до самой Рейхсканцелярии, на которой железной расческой и выскреб около центрального входа „ГОРИН В. А. Пулеметчик“. На память, чтоб помнили.

— Что, божий человек, — почти ласково сказал ему Чуриков, когда-то сам знавший худшие времена, — не видел такого? Ты не подумай чего лишнего, — включил тормозную систему Иван Николаевич, — на то твой бывший сослуживец генерал, а мы всего подчиненные в разных чинах и званиях, но каждый в своей области тоже не меньше генерала. Ты сымай ботинки, да прямиком в покои. Коньячку дерябнешь! — перешел Чуриков на обычный свой манер.

Горин молча, не выражая никаких внешних эмоций, стянул сначала с правой ноги, затем с левой вытертые до рыжин ботинки, при этом некоторые новоиспеченные аристократы нервно поморщились, предполагая запах навоза или прелости, но ничего подобного не случилось. Чуриков помог Вячеславу Андроновичу снять пиджак, под которым оказался вязаный домашний свитер, всунул Горина в тапочки и препроводил в гостиную, площадью в сорок три квадратных метра, сотворенную из двух комнат.

Горин бочком прошел в комнату, но глаз почти не поднимал и жадно выпил полный фужер ереванского коньяка, не ощутив его божественно тонкого аромата. Потом сел рядом с Натальей, соображая, наверное, не снится ли ему эта воздушная неземная женщина, да и вообще, где же это он очутился, а может просто-напросто умер и находится на небесах, а эта женщина — ангел, который начнет волшебным голосом спрашивать анкетные данные на предмет оформления в ад или райские кущи. Но все кругом было предельно реальным: носились как заведенные между кухней и гостиной два молодых длинноногих официанта в фирменных полуфраках. Перед Вячеславом Андроновичем поставили два прибора с горячей и холодной закуской на тонких мейсенских тарелках, которые своей воздушности и прозрачности только что не взлетали в воздух, нарезали дольки лимона и вообще уделяли всяческое внимание, как это случалось иногда в старорежимные времена, когда богатые дети, справляя рождественские праздники, неожиданно видели в окно оборвыша, голодного и охолодевшего, у них на какое-то время пробуждалось чувство сострадания, и они соревновались друг перед другом, кто окажется внимательнее и щедрее. Так, для забавы, для собственного развлечения и самоутверждения. Вот подобный момент и переживали присутствующие, за исключением Сашеньки и Маргариты Михайловны, по-прежнему брезгливо смотревшей вокруг, и не в силах понять, для чего появился этот мужик в вязаной кофте, у которой пуговицы застегиваются на левую сторону, как это принято у женщин. А может это и была женская кофта, заботливо данная Вячеславу Андроновичу в дорогу супругой.

Выпив коньяк и будто очнувшись, Горин затуманенно посмотрел на присутствующих. Увидел Краснова, подливающего в рюмку Сашеньке шампанское напополам с коньяком для дурмана, лисью физиономию Игина и снова опустил голову, переваривая зрительную информацию. Караваева тем временем где-то уже теряла контроль над собой, да и как не потерять, когда Краснов эту механику довел за свою жизнь до полного совершенства. „Выпейте, Сашенька, только одну рюмочку, но обязательно до дна, потому что нельзя не выпить за такого очаровательного хозяина и прелестную хозяйку. Вот так, а теперь запейте глотком шампанского, сразу протрезвеете“. Разве могла предполагать Сашенька Караваева, что после рюмки коньяка с шампанским поплывет у нее все перед глазами, безумно раздваиваясь и складываясь в фантастические фигуры, станет неожиданно весело и хорошо, и не так уж страшен навязчивый Краснов. А она всю дорогу шла и мучилась, правильно ли сделала, что согласилась принять приглашение от незнакомого человека через Николая Андреевича, балетмейстера, который не только упросил Сашеньку, но и упорно твердил, что от „того“ человека может зависеть судьба Караваевой, ее карьера, да и не только ее, но и его, балетмейстера, потому что „те люди все могут!“ Ей и в голову не могло прийти, что по замыслу Краснова она должна будет наутро проснуться в его квартире и не помнить, что с ней произошло, осмыслив только „постфактум“, когда уже ничего не изменишь, и придется принять все дальнейшие условия. Не раз практиковал Краснов такое и не было сбоя, правда за исключением двух или трех случаев, когда возмущенные грозили ему судом и следствием. Приходилось Александру Григорьевичу немало заплатить за молчание.