Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Итак, жена поверила в мое состояние и желание побыть дома и даже пошутила, не завел ли я в ее отсутствие себе пассию, которая привязала меня к огороду в виду отсутствия у нее отпуска. Ей самой стало смешно от подобной шутки и она рассмеялась. Я тоже посмеялся, но более сдержанно, потому что она по поводу пассии попала в самую точку и по поводу ее отпуска тоже, хотя это и не было причиной для отмены моих прежних планов. Единственной причиной был Будда: вначале я не знал, за какое время смогу его приобрести, теперь же не мог так сразу расстаться с ним на три недели. Я должен смотреть на него, смотреть в его непроницаемые глаза, познавая сущность и мудрость ушедшего в себя пророка. Так было всегда, когда я приобретал новый экспонат для коллекции, будь то голландская картина на паркетированной почерневшей доске или древняя китайская статуэтка, исполненная способом кракле. Я старался мысленно проникнуть вовнутрь материала, сквозь молекулы и атомы, и как бы познать душу произведения. Мне почти всегда это удавалось, хотя процесс такого познания мучителен. Кажется, порой ты близок к разгадке, но почти осознанная мысль вдруг тает в тебе, как остатки яркого сна, превращающегося поутру в хлопья несопоставимых отрывков, тусклых и бессмысленных.

Я за час добрался до своей дачи, принял душ, переоделся в легкий летний халат с белыми отворотами на вишневом фоне, расположился на веранде, поставив перед собой бутылку прохладного белого вина, закурил сигарету и только тогда развернул Будду. Я выпил стакан вина и унес бутылку на кухню: показалось кощунственным ее соседство на плетеном столике рядом с Буддой. Сейчас я мог рассмотреть его до мельчайших подробностей, въедаясь взглядом в каждый узор на одежде, ощутить кожей пальцев теплоту бронзы, ее дыхание и пульс, потому что это был мой Будда, который вот уже столько времени будоражил мое сознание. Порой невозможность обладания Буддой доводила меня до исступления. Теперь все позади.

Я сходил на кухню и допил в два приема вино, затем снова вернулся и, загасив сигарету (дым тоже был оскорбителен для Будды), стал пристально смотреть на скульптуру, продираясь сквозь металл неистовым желанием слиться с его недоступным для меня осознанием вечности.

В этой скульптуре было не меньше пятидесяти сантиметров, она была литой из бронзы, покрытая тончайшим листовым золотом с затейливым гравированным узором. Голова Будды, окрашенная в коричневый цвет, гордо сидела на прямых широких плечах, в глазах стыла непроницаемая мудрость Востока, словно — Будда знал нечто важное, недоступное простому смертному, уголки губ едва тронуты усмешкой, выражающей снисходительность к мелочности бытия, свойственной европейцам. Постамент украшен камнями, во лбу мерцал огромный прозрачный камень чуть золотистого оттенка.

Мягкий свет уходящего дня падал наискось на лицо Будды, оттеняя узкие задумчивые глаза. В его позе со скрещенными ногами и вывернутыми вовнутрь пятками, в сложенных по-особенному пальцах было какое-то предупреждение. Казалось, это знак опасности или наоборот, расположения. Будда притягивал и предупреждал одновременно, зауженные зрачки гипнотизировали, заставляя сердце биться толчками или замирать в предвкушении неземной радости. Я ощутил, что Будда — это мой приговор или же талисман, сберегающий от невзгод и дающий новый импульс моей жизни. Не хотелось двигаться, думать о чем-то конкретном, не хотелось выходить и звонить из автомата той самой знакомой, которой не дали отпуск, не было желания кого-то видеть, с кем-то говорить, повторять тысячу раз известные истины. Зачем? Все было мелко и ненужно рядом с этим молчащим мудрецом, умеющим без слов управлять твоим воображением. Я взял Будду в руки и через увеличительное стекло принялся рассматривать камни на постаменте. Уже через минуту я понял, что это рубины. Я не большой специалист по драгоценным камням, никогда не интересовался ювелирными изделиями, но в своем увлечении стариной невольно сталкивался с драгоценностями и, незаметно для себя, приобрел какие-то познания. Даже с учетом моей средней компетенции я видел, что в постамент вставлены ограненные рубины цвета густой запекающейся крови, отражающие или вбирающие в себя июньский закат. Их было ровно тридцать штук, каждый весом не менее трех карат. Неужели Рачков не знал, что стал обладателем огромного состояния? Знал, именно Рачков знал! Скорее всего не знал Лаврентьев, иначе бы вообще спрятал Будду подальше от глаз или немедленно продал подпольному миллионеру.