Рауль Мир-Хайдаров: Двойник китайского императора

Миассар проснулась раньше, чем обычно, спала беспокойно, сердце ныло, но под утро не слышала, как подъехала машина Усмана. Она не спеша умылась во дворе, причесалась и, только когда направилась к летней кухне, увидела на айване спящего мужа. Проспал, передумал ехать в "Коммунизм", подумала Миассар и поднялась на айван будить его. Обрадовалась, что успеют еще не торопясь вдвоем позавтракать. Едва коснулась губами его щеки, поняла, что случилась беда, и дико закричала.

— Что произошло? — раздался из-за дувала голос Халтаева, но Миассар уже билась в истерике.

Полковник, голый по пояс, с полотенцем на шее, вбежал во двор первым. Крик разнесся, наверное, по всей махалле, и к Махмудовым сбежались даже соседи из дома через дорогу.

Халтаев вновь, как и три часа назад, приложил ухо к груди лежащего и горестно произнес:

— Инфаркт. Не выдержал мотор.

Жестом хозяина он попросил кого-то из соседей вызвать "Скорую", а женщинам увести Миассар. Все так же с полотенцем на шее он еще долго отдавал распоряжения: кому звонить в обком, кому заняться могилой, кому организовать оркестр — все требовало спешки, у мусульман покойника обязаны схоронить до захода солнца.

Как только подъехала "Скорая", Халтаев, которому наконец-то подали рубашку, сам бережно перенес Пулата Муминовича в машину и уехал с врачами в больницу, чтобы быстрее закончить формальности и получить свидетельство о смерти. Он уже успел встретиться и с судмедэкспертами и прокурором, договорился твердо, что не осквернят тело вскрытием и лишними осмотрами, а поехал скорее на всякий случай, чтобы не прикасались к трупу любопытные.

Вынос тела назначили на пять часов — должна была подъехать делегация из области, ждали и взрослых сыновей Пулата Муминовича из Ташкента. Несмотря на ограниченность времени, все делалось без спешки, суеты, торжественно; скорбь момента передавалась каждому, входящему во двор, и немудрено — командовал всем полковник, облачившийся после обеда в летний парадный мундир. Каждые полчаса то исчезали, то появлялись в доме Яздон-ака и Салим Хасанович. С ними всякий раз входили во двор ловкие, молчаливые люди, бравшие на себя хлопоты, выпавшие на долю Миассар.

Подъезжали машины за машинами, груженные всем необходимым. На задворках, возле осыпавшегося малинника, резали черных гиссарских баранов, кучкаров и уже разводили огонь под огромными котлами; лучшие повара Яздона-ака собирались еще раз показать свое мастерство и умение.

За час до начала официальной траурной церемонии через калитку Халтаева в дом прошмыгнул местный мулла, Хамракул-ака, тот самый, что много лет работал садовником в усадьбе Пулата Муминовича. Его ждали в большом зале, где на специальной похоронной доске лежал обряженный секретарь райкома. Вокруг на ковре, поджав ноги, как в мечети, сидело человек десять — двенадцать наиболее приближенных людей Эргаша-ака. Войдя, мулла степенно поздоровался с каждым в отдельности и, получив от полковника знак, начал читать молитвы — ритуал этот у христиан называется отпеванием. Хамракул-ака, крупный, костистый старик, имел высокий, хорошо поставленный голос, набиравший от аята к аяту силу и мощь. И вдруг, когда отпевание, казалось, достигло кульминационного момента, случилось непредвиденное.

В коридоре послышался шум, возня, и на пороге резко распахнутой двери появилась заплаканная Миассар; не успела она сказать и несколько слов, как на ней повисли какие-то тетки и стали оттирать из зала.

— Прекратите этот балаган, комедию, прогоните муллу, он был настоящий коммунист, не то что вы, двурушники. Слышите! — кричала Миассар, вырываясь и захлебываясь от слез. — Он был Купыр-Пулат… Купыр-Пулат… коммунист…

Мулла на секунду сбился, но под взглядом полковника продолжил еще энергичнее.

— Уберите скорее, вы же видите, она от горя потеряла разум, — прошипел полковник сидевшему с краю, и тот, ловко поднявшись, вытолкал женщин из комнаты.

Не успел мужчина вернуться на место, как Халтаев отдал новый приказ:

— Пусть включат похоронную музыку — кажется, начал народ стекаться, потом стань за дверью и не пускай сюда никого, пока мулла не закончит обряд. Я теперь ответчик за его душу на земле, и я похороню своего лучшего друга и соседа как настоящего мусульманина.

Мужчина безропотно выскользнул из зала, и через две минуты над махаллей поплыл усиленный мощными динамиками "Реквием" Верди — и об этом позаботился начальник милиции, а в доме Хамракул-ака, склонившись над раскрытым Кораном, продолжал свое дело.