Рауль Мир-Хайдаров: Двойник китайского императора

— Я не этого боюсь. Боюсь жене, детям, людям в глаза глядеть. Впрочем, я не пришел к вам обсуждать, что мне делать. Я решил твердо и вас предупредил: после обеда поеду в обком, покаюсь, будь что будет.

Чувствуя непреклонность секретаря райкома, Халтаев вдруг пошел на попятную:

— Я ведь тоже не железный человек, весь извелся, ночей не сплю, боюсь — то ли прокуратура подъедет, то ли бандиты, как к Раимбаеву, нагрянут, у них со мной счеты особые. Не успели вы на веранду подняться, как я с пистолетом к окну. Но если уж вы решили покаяться, и я с вами в компанию: небось пронесет, помилуют, людей не убивал… Впрочем, я знал одну тайну, за которую мне наверняка снисхождение выйдет…

Пулат Муминович не проявляет ни интереса, ни страха, думает, что опять его происхождением шантажировать собираются, и потому молчит.

Полковник, вновь теряя самообладание, спешит:

— Уже три года на Лубянке Арипов не выдает тайны, где у него деньги спрятаны. А я знаю, случайно дознался, когда доставлял Цыганку из ваших племенных конюшен в Аксай. Коня сутки по прохладе гнали с одним доверенным Акмаля-ака, по пьянке он мне проболтался.

— Да, пожалуй, за такое сообщение действительно многое могут простить, — оживляется Пулат Муминович — он ведь знает, о какой астрономической сумме идет речь.

— У меня от вашего решения, Пулат-ака, сначала все похолодело внутри, а теперь огнем горит — не шуточное дело вы затеяли, вот будет шум на всю республику, давайте выпьем, нам сейчас не помешает. У меня в холодильнике как раз бутылка "Золотого кольца" есть — Салим Хасанович личными запасами поделился.

— Наверное, ты прав, Эргаш, выпить нам не мешает, непростая мне ночь выпала, и день предстоит не легче… Мужчина должен быть верен слову и хотя бы к старости понять, что выше чести ничего нет, даже свобода, жизнь…

— Да, да, верно, — поддакивает рассеянно Халтаев. — Так я пойду, вынесу бутылочку, а вы на огороде сорвите помидоры, огурцы, болгарский перец, лучка, райхона, быстренько салат аччик-чичук организуем — к водке лучшей закуски не знаю.

Полковник исчезает в темном провале распахнутой настежь двери прихожей, а Пулат Муминович направляется на зады, в огород. Он знает причуды Халтаева — тот ест зелень, овощи, только что сорванные с грядки, впрочем, за годы общения с ним и Махмудов привык к этому; Миассар тоже направляется сразу на огород, когда Халтаев ужинает у них.

Хозяйство у соседа крепкое, ухоженное, помидорные грядки аккуратные, каждый кустик подвязан к колышку, как на селекционной станции, только без номерка. И сорт у него необычный, юсуповский, по полкило тянет каждый помидор, есть и рекордные, по килограмму и больше, но для аччик-чичука нужны помидоры помельче. Пулат Муминович по-женски завернул подол шелковой пижамы и складывает, переходя от делянки к делянке, помидоры, огурцы, болгарский перец. Осталось надергать лишь лучок да непременно травы райхон — что-то сродни русской мяте или чебрецу, без нее салат не салат.

В это время появляется хозяин огорода: в одной руке он держит бутылку водки, действительно "Золотое кольцо", а в другой глубокую миску для зелени и овощей. Пулат Муминович перекладывает овощи в протянутую Халтаевым чашу и спрашивает: а где же растет райхон?

Эргаш-ака показывает делянку у глухого дувала, где в тени деревьев и забора темнее, чем во дворе; вдвоем они идут к делянке с райхоном.

Райхон растет низко, и Пулат Муминович наклоняется над грядкой, чтобы нарвать молодые сочные побеги, и в этот момент мощная пятерня с какой-то вонючей тряпкой закрывает ему рот, нос и с силой опрокидывает его на спину. Он пытается вырваться, но железные руки полковника не оставляют ему никаких шансов, и от удушья, исходящего от тряпки, он медленно начинает терять сознание, но все еще ясно видит склоненное над собой злобное лицо начальника милиции; тот, брызгая слюной, шипит:

— Перестроиться захотел, жить по-новому решил? Не выйдет. Обрадовался: ариповский миллиард отыскался! И знал бы — не сказал! Зря тебя, гниду, Тилляходжаев тогда в тюрьме не сгноил, и я, дурак, на свою голову идею подал… — Халтаев еще долго бормочет что-то в ярости, но Пулат Муминович уже не слышит его…

Полковник ловким жестом достает из-за пояса длинное шило, некогда проходившее вещественным доказательством по убийству, и, расстегнув пижаму, прикладывает ухо к груди секретаря райкома, словно выискивая сердце, и точным движением всаживает шило под ребро. Ни вскрика, ни крови, и на волосатой груди, под соском, не отыскать следов специального орудия убийства.