Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя

– Получится внушительная сумма, – предупредил я его, полагая, что Абберлин и близко не представляет стоимость камней подобного рода.

– Пусть. А это, – рядом с двумя камнями появились еще два. – Вам, Джон. Я пойму, если вы откажетесь…

От сотни тысяч фунтов?

– Но мне больше нечем отблагодарить вас за помощь.

Абберлин встал и ушел, довольно поспешно, точно опасался, что я передумаю. Мне же осталось допивать остывший глинтвейн, поджидать перепелов и разглядывать камни. Четыре алмаза, каждый величиной с крупную горошину. И цветов подобрались разных. Синий. Красный. Желтый. И листвяно-зеленый. Подобный оттенок подошел бы изумруду…

Ты снова в Лакхнау.

Бежишь.

Под ногами горит камень, но тебе холодно. Ты срываешь рыжие цветы огня, и они замерзают в твоих руках. Только сталь жива. Клинок серебристого цвета прорубает путь в пламенном лесу. И вот ты у цели.

Белый дворец. Пробитые ядрами стены держатся, но ты чувствуешь, что еще немного – и дворец рухнет. Скорей, Абберлин. Тебя ждут.

Женщина в белом платье стоит у окна.

– Я здесь! – кричишь ты. – Слышишь? Я здесь!

– Тебе еще рано.

Она не поворачивается. Плачет. И слезы звенят, падая на пол.

– Тогда отпусти!

– А разве я держу? Ты свободен.

Обернувшись, Абберлин видит город, уже не белый, а серо-красный. Приглядевшись, он узнает Кросс-Плейн. Башню с часами. Королевские сады Кью. Белоснежную издали тушу Альберт-Холла.

– Иди, – предлагает женщина в белом. – Тебе туда.

Город меняется, он тасует районы, как шулер – карточную колоду. Но взгляд Абберлина притягивает черное пятно, оно как язва на теле Лондона.

– Правильно. – Женщина стоит за спиной. Ее прохладные руки ложатся на виски, сжимают. Абберлин уверен, что если ей захочется, то его голова треснет.

– Смотри, – шепчет Смерть.

Улица. Площадь. Тени людей. Констебль курит. Смотрит на звезды. В его голове копошатся мысли, и Абберлин тянется к ним.

Да, скоро Рождество. И над подарками следует подумать.

– Нет, – Смерть непреклонна. Нельзя отвлекаться, Абберлин. И ты поворачиваешься туда, куда указывает она. Улочка. Черное русло городской реки, каменные берега домов. И люди-рыбы. Двое. Он и она. Что может быть обычней? Он зажимает рот рукой, но женщина не боится. Она еще думает, что это игра. Ей смешно, но смеяться нельзя.

Констебль покидает пост. Он идет медленно, слегка прихрамывая. И неуклюжесть его походки даст тому, другому, несколько дополнительных секунд. Секунда – это много, тебе ли не знать, Абберлин.

Мужчина тянет спутницу. Отблеск бледной луны падает на ее лицо. Всего мгновение, но тебе хватает, чтобы узнать. Впрочем, ты и так знаком с ней, пусть и мертвой.

Взмах ножа по горлу. Падение тела, глухой удар о мостовую. И треск рвущейся ткани.

– Пусти, – Абберлин умоляет.

– Ты ничего не изменишь.

Он и не будет менять. Ему надо лишь увидеть. Узнать.

– А ты уверен, что хочешь знать?

– Да.

И смерть отпускает.

Ты бежишь, но медленно. Во снах тяжело бегать, Абберлин. Воздух густой, как вода или сироп. Глотай, пей, чтобы до дна, до мостовой, по которой расползается лужа крови. И человек подымается. С кожаного фартука его стекают целые потоки. И руки тоже красны.

Он отступает от тела, удивленный тем, что сотворил. Он поворачивается на эхо шагов и торопливо, неуклюжей рысцой бежит к переулку. Ты пробиваешься следом. Каждый шаг дается с трудом. Но ты сумеешь…

– Беги, – приказывает Смерть. – Быстрее, Абберлин. Или он уйдет. Тогда я вновь буду плакать. Это огорчительно, так часто плакать.

Ты настигаешь его у стены, на которой он выводит надпись, ту самую, привлекшую внимание Чандлера. Ты пытаешься схватить убийцу, но проходишь сквозь плотное его тело.

– Не вмешивайся, Абберлин…

Он должен. Лицо. Взгляда хватит, чтобы подтвердить… или опровергнуть… та догадка слишком безумна, чтобы иметь право на жизнь. Ты ведь никому не сказал, Абберлин. Тебе страшно, ведь если ты прав, то…

Взгляни.

Лицо в тени, но Смерть сотрет все тени для тебя. Ей хочется сделать приятное, вы ведь так давно знакомы.

– Эй, – ты окликаешь человека, который снимает кожаный фартук.

Тебя не слышат. Человек наклоняется и вытаскивает откуда-то тюк. В тюке – черное пальто и перчатки.