Екатерина Лесина - Алмазы Джека Потрошителя

В четыре пополудни я мою руки. Прощаюсь. Ухожу.

Мне известен адрес, по которому проживает Абберлин, но меня вновь поражает убогость этого жилища. Поднимаюсь. Стучусь в дверь.

Открывают без вопросов. И я замираю.

Это лицо… хрупкие черты. Смуглая кожа. Пятна веснушек. Солнечный зеленоглазый леопард с тонкой шеей.

– Здрасте, – сказала девица с выразительным акцентом. – А вы кто будете?

– Доктор Уильям, – я приподнял шляпу и поклонился. Шлюхам нравится, когда к ним обращаются как к благородным дамам. – Друг инспектора Абберлина.

– А его дома нету.

Она разглядывала меня с прищуром, и рыжие ресницы бросали длинные тени на щеки.

– Ты – Кэтти? Он говорил о тебе.

Мимолетная улыбка. Румянец на щеках. Она – просто чудо.

– Впустишь? – Стараюсь улыбаться так, как будто встреча с ней – самое радостное событие в моей жизни. Получается легко, ведь я действительно рад.

И Кэтти верит, она открывает дверь, позволяя мне войти. Приняв пальто, шляпу и перчатки, она предлагает пройти в комнату. Обещает сделать чай, и я что-то отвечаю, про ее красоту, которая превратит чай в божественный напиток.

Кэтти смеется.

Наверное, я мог бы соблазнить ее. Или купить, что куда как проще, когда имеешь дело со шлюхой. Но это было бы совсем уж непорядочно.

Чай она умеет заваривать и подавать. В ее движениях мне видится та естественная грация, которая свойственна многим диким существам.

– А вы и вправду доктор? – спрашивает Кэтти, видимо не имея иного повода для беседы.

– Да.

– И хороший?

– Смею надеяться. Ее величество пока не жаловались.

Мальчишечье хвастовство, но до чего приятно видеть ее удивление – и благоговение. И недоверие.

– Она даже наградила меня титулом баронета.

Осторожный кивок.

– Но ты можешь называть меня Джоном.

– Джон… – Собственное имя в ее губах имеет особый вкус. – Джон, а ты… вы… поможете Фреду? Он плохо спит. И совсем ничего не ест. Талдычит: дескать, мне уехать надо. Куда мне без него ехать?

К морю, где мой поверенный купит дом. Для нее. И для меня, пусть она пока об этом не знает. Но разве могу я противиться голоду?

Не знаю. Попробую.

– Я поговорю с ним. – Обещание, данное Кэтти, легко сдержать.

Мы вместе ждем Абберлина. И я наслаждаюсь каждой секундой ожидания.

Пытка случайных прикосновений. Ее влажноватая кожа, запах, который хочется поймать. Низкий голос, который взлетит, стоит задеть струны сухожилий в скрипке ее тела.

Волшебная шкатулка сути.

Алмазы внутри.

Появление Фредерика неожиданно.

Кэтти краснеет, как будто сделала что-то, чего не должна была. Двусмысленность приличий, примененная к особе легкого поведения.

Следует успокоиться. Мы приветствуем друг друга, и странная холодность слышится мне в словах Абберлина. Уж не ревнует ли славный инспектор? Опасная игра. И тем интересней.

– Извини, – говорю я, когда Кэтти исчезает в соседней комнатушке. – Мне просто надо было побеседовать с тобой там, где никто этого не увидит. И я подумал, что… это по вчерашнему твоему вопросу.

Мне легко изображать волнение и смятение, ведь я действительно взволнован и смятен. Расхаживаю по комнате. Прикасаюсь к вещам, словно бы невзначай, стремясь отыскать опору.

– Я не спал. Я думал. Не имею права, конечно… и не потому, что боюсь. Боюсь тоже, ведь если ты прав, то все очень плохо. А если нет – я предам своего пациента. Неважно, кто он. Но эти женщины заслуживают справедливости.

Абберлин кивает. Его мысли легко читать: вечная гончая, которая и после смерти не собьется со следа.

– Не смею тебя просить, но попрошу. Будь осторожен, мой друг. Смит иногда уходит. Раньше – реже. Сейчас – часто. Не всегда говорят, что его нет. Ищут, конечно. Для всех он где-нибудь далеко… например в замке Балморал. Ты же слышал, что он вернулся из Шотландии? Все слышали. Но был ли он там на самом деле…

Нельзя переборщить. Абберлин не поверит фактам, поскольку не ждет их, но догадки и подозрения лишь подхлестнут его к действию. Что, собственно говоря, мне и нужно.

– Обычно он – замечательный человек. Чуткий. И добрый. Умен, пусть бы и говорили, что его брат умнее. Это ложь. На Альберта… – Я замолчал, позволяя оценить оговорку, свидетельствовавшую о высочайшем волнении. – На мистера Смита возлагают большие надежды, но… он болен. Не разум, но тело. Я ведь рассказывал тебе о своей теории?