Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

— Нет, нет!

Поднявшись из своего кресла, он твердо возразил:

— Об этом можете не думать!

Сказал он это с той резкостью, которая объяснялась не столько особенностью импульсивного характера, сколько нетерпением, желанием немедля убедить Климова в полной безобидности гипноза.

— Даже слышать не хочу! Подобные сеансы для здоровой психики проходят совершенно безболезненно". И никаких ущербных следовых реакций. Я ручаюсь.

Он так разволновался, что уже не мог стоять на одном месте.

— Я стольких обучил гипнозу, несть числа, и никогда никто не пользовался им в корыстных целях. Вот если подкрепить его коктейлем нейролептиков…

— Но что же это тогда было?

Выжидательно глядя на взволнованно ходившего из угла в угол Озадовского, Климов еще раз подробно описал свои переживания, то чувство подневольной очарованности, которое он испытал.

— Мне кажется, и муж ее испытывает нечто сходное. Такое у меня есть подозрение.

— С чего вы так решили?

Озадовский поискал глазами свою трубку. Увидев ее на столе, двинулся к. ней.

— Он как-то странно озирался, — сказал Климов. — Как я тогда у вас.

Озадовский на мгновение задумался, приоткрыл коробку с табаком и принялся не торопясь набивать трубку. Вмяв последнюю щепотку, закусил чубук.

— Видите ли, — беря со стола спичечный коробок, невнятно проговорил он и прошелся вдоль книжных шкафов. — Истинное понимание другого человека — свойство избранных. Мы вряд ли к таковым относимся. Но, — с неожиданно веселой живостью, несвойственной его возрасту, прищелкнул он пальцами и вынул трубку изо рта, — я очень рад, что вы ко мне пришли. Догадываетесь, почему?

— Не очень.

Озадовский снова сунул трубку в рот, и спичка в его пальцах треснула. Текучий запах серы расточился в дыме табака. От Климова не ускользнула сосредоточенно-внимательная настороженность профессора.

— Действительно не понимаете?

— Действительно.

— Подумать только, — с лукавой укоризной покачал головой Озадовский, и его крупные, слегка навыкате глаза под седыми бровями заиграли смехом. — Вы скрытный человек.

— Такая работа,

— Не светское, но все же развлечение, — как бы про себя, но явно обиженным тоном произнес Иннокентий Саввович и, остановившись напротив, глядя прямо в глаза Климову, торжественно сказал:

— Я поздравляю вас.

Климов недоуменно встретил его взгляд. В конце концов, он не самый лучший сыщик на земле и живостью ума особенно не отличался.

— С чем?

— О, Господи… — почти простонал хозяин дома и, не говоря больше ни слова, заходил по комнате. Оказавшись за спиной Климова, он обхватил руками его плечи. Климов вздрогнул. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь дышал над его ухом.

Озадовский усмехнулся, отошел.

— Не бойтесь. Просто я хотел сказать, что вы напали на след книги.

— Каким образом? — чистосердечно удивился Климов.

— А таким: наваждение, которое вы пережили, лучшее тому подтверждение: оно описано в семнадцатой главе, четвертый абзац сверху на двухсот тридцать шестой странице.

Климов повел шеей так, точно его душил галстук. Не хотелось верить, что простая санитарка обладала редким даром телепатии.

— Быстро же она усвоила урок!

— Да он один из самых легких, безобидных…

— Все равно.

Если он о чем и пожалел, так это о том, что повторный обыск в доме Шевкоплясов ничего не даст. Ценный фолиант давно уж перепрятан черт знает куда! Но можно поискать сервиз… У той же Нюськи-Лотошницы, то бишь Анны Гарпенко… Кстати, надо принять во внимание, что сервиз может храниться в «Интуристе», где-нибудь в банкетном зале, или в баре, если он еще не продан за границу… хотя вряд ли: не икона. Там посудой никого не удивишь.

Попыхивал трубкой, Озадовский опустился в кресло.

— Книга может выплыть, я уверен.

— Где?

— На одном из европейских торгов.

Горестное беспокойство исказило его разом постаревшее лицо. На лбу собрались складки.

— Не исключено, — согласился с ним Климов. — Все, что есть в России ценного, уходит за рубеж. Иконы, рукописи, мысли. Но мы уже таможенникам дали знать, они настороже.

— Это чудесно, — Иннокентий Саввович грустно потер лоб. — А то сплошная распродажа, как грабеж. Россию никогда еще так не растаскивали… по кускам. Душа болит.

Было видно, что он всерьез обеспокоен будущей судьбой редчайшей книги. И Климов снова не решился попросить у него «Этику жизни» Карлейля. Зато счел нужным рассказать историю семьи Легостаевых, которая занимала его как профессионала.