Татьяна Полякова - Огонь, мерцающий в сосуде

– Вы считаете, они погибли?

– Я думаю, похитители не собирались оставлять их в живых. Трехлетний ребенок вряд ли что мог рассказать, а вот Надя... Они бы не стали рисковать. Понимаешь?

– Кто-нибудь из родственников Нади здесь остался?

– Отец. Мать умерла.

– Вы знаете, где его найти?

– Не пойму я, чего ты хочешь?.. – разозлилась Наталья.

– Не так давно я видела женщину, как две капли воды похожую на вашу подругу.

– Да с чего ты взяла, что это Надя? Фотография в кафе сделана десять лет назад. Очень я похожа на ту Наташу, что на фотографии?

– Похожи...

– Спасибо, конечно, – усмехнулась девушка. – Отец Нади живет в пригороде. Трубное. У местных спросишь, где хутор, они покажут. Сомневаюсь, что он станет с тобой говорить. После того, что случилось, он малость умом тронулся. Да я даже не уверена, что он еще жив. Первое время звонила ему, а потом... сама знаешь, как бывает. Испортила ты мне вечер, подруга, – сказала она с досадой, отбросила сигарету и направилась к дверям.

Возвращаться в кафе не имело смысла. Я шла по улице, пытаясь унять волнение и привести мысли в порядок. Моя Генриетта оказалась вовсе не Генриеттой, а Надеждой Захаровой, исчезнувшей десять лет назад. Как это возможно? Самое простое объяснение: я действительно обозналась. Фотографии десять лет, за это время человек способен измениться... Но ведь не до такой степени, что его невозможно узнать. По паспорту Генриетте тридцать лет, но выглядела она моложе, я не дала бы ей больше двадцати семи. То же лицо, что и на фотографии. Вдруг у нее была сестра? Но ни о чем подобном Наталья не говорила, из родственников назвала лишь отца. Надо обязательно с ним встретиться.

Предположим, исчезнувшая Надя и есть Генриетта. Что заставило ее сменить имя? И вновь ответ очевиден: за девочку требовали выкуп, деньги получили, но ребенка так и не вернули. Если за эти годы девочку не нашли, ее, скорее всего, уже нет в живых. Трехлетний ребенок... Кем надо быть, чтобы пойти на такое? Генриетта в тот день находилась с девочкой, и если осталась жива, значит... она вовсе не жертва, и именно это заставило ее сменить имя и фамилию. Так вот какую тайну скрывала Генриетта... Десять лет она не давала ей покоя. И в конце концов подтолкнула шагнуть с моста. Угрызения совести? «Я больше не могу», – сказала она мне по телефону. О господи... И теперь я с ее паспортом собираюсь начать новую жизнь. С паспортом женщины, которую, возможно, ищут до сих пор? У меня возникло непреодолимое желание от него избавиться. Я уже открыла сумку и тут подумала об Ольге. Она видела фотографию. Что ее на самом деле поразило: то, что я выдаю себя за другого человека, или... или она узнала лицо на фотографии? Возможно такое? Маловероятно. Прошло десять лет, предположим, о похищении в городе знали многие и фотография Генриетты, то есть Надежды, попала в газеты. Но десять лет – это срок. Бог с ней, с Ольгой, вернемся к главному. Я действительно готова поверить, что Генриетта убийца? Моя тихая, нежная, всегда печальная подруга? Нет, и еще раз нет. Как я могу быть столь категоричной, если, в сущности, ничего о ней не знаю? Что могло ее заставить пойти на такое? Деньги? А если все было иначе? Она не причастна к похищению ребенка, ей удалось сбежать от бандитов, но она боялась обвинений и все эти годы скрывалась? Этот вариант представлялся мне куда более вероятным. Как она смогла раздобыть паспорт? А как я его раздобыла? Допустим, она его украла. Но в паспорте ее фотография. То, что она чего-то боится, было ясно с первого дня нашего знакомства. А я, занятая собой, даже не пыталась... Она скрывалась от похитителей и боялась полиции. Что же делать? Идти в ближайший полицейский участок и все рассказать? И вернуться к своей прежней жизни? Почему обязательно вернуться? Я разведусь с мужем и стану свободной. Чего ж ты этого раньше не сделала? Как только ты его увидишь, снова почувствуешь себя кроликом, и вся твоя решимость испарится. Уж он-то позаботится об этом.

Вернувшись в номер, я села возле окна, уже не пытаясь избавиться от тягостных мыслей. И в темном стекле мне мерещилось лицо Генриетты с печальными глазами, которые словно молили о чем-то.

– Я тебе верю, – пробормотала я. – Я разберусь в этой истории.

Теперь я считала, что обязана сделать это. Ради нее и ради себя.

Уснула я только под утро. Разбудила меня горничная, открыла дверь своим ключом и, обнаружив меня в постели, начала извиняться. Я взглянула на часы, половина одиннадцатого. Солнечные лучи тысячью бликов играли на тюлевых занавесках. Но настроения это не улучшило. Вчерашняя решимость вновь сменилась гнетущей тоской.