Борис Антоненко - Прокурор Горайко и его коллеги

В своих очерках и рассказах я уже не раз вспоминал моего большого друга Петра Горайко. Он много повидал на своем веку, я никогда не терял с ним связи, и мне ли не знать его биографию, как собственную?

…Живописные украинские пейзажи. Степь, распаханные полосы жирного чернозема, изумрудные луга. По берегам рек — вербы и тополя, а дальше густой манящий лес.

Вьются дороги, обсаженные деревьями, путник всегда может отдохнуть под тенью листвы.

Въедешь в село — вокруг зелень. Сады, черемуха, акация и сирень, а среди них белеют хаты.

Люблю я родной край, его приветливых и трудолюбивых людей.

Вот и село Каплуновка, которое, по преданию, основал казак Ахтырского полка Каплун. Недалеко отсюда, еще на моей памяти, проходил Чумацкий шлях на Харьков и далее в Крым. Выйдешь за село, пройдешь километров пять и увидишь курганы — казацкие могилы. Взберешься на курган в ясный солнечный день — и далеко-далеко на горизонте увидишь темную полоску леса. Это правый берег Ворсклы…

Здесь родился Петр Горайко, здесь прошли его детство и юность.

В Каплуновке же Петр вступил в комсомол…

Заканчивалась гражданская война. Еще по селам раздавались выстрелы в окна активистов. Комсомольцы были в первых рядах борьбы с бандитизмом. Стойко защищал Петр в те неспокойные времена Советскую власть.

Проходила юность… Школа, техникум, а с 1930 года — Харьковский юридический институт.

Всего о нем не расскажешь, но вот о том, как в дни молодости он работал в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних, мне бы очень хотелось поведать читателю.

Горайко попал туда вскоре после окончания института. В Наркомате внутренних дел Украины при направлении на работу его предупредили, что в колонии, куда он едет в качестве заместителя начальника, недавно была «волынка», но, что означает это слово, — не объяснили.

Сказали только: будут трудности, не робейте…

Бывший замок графа Понятовского, где помещалась колония, был расположен в старинном красивом парке. В главном корпусе проживало более пятисот воспитанников, бывших беспризорных, и ребят, осужденных за различные преступления.

Когда Горайко подходил к зданию, он заметил, что почти все окна лишены стекол, а в рамы вместо них впихнуты обыкновенные подушки.

— Удивительно, — подумал Горайко.

— Вы смотрите на наши подушки? Не удивляйтесь. Это во время «волынки» стекла повыбивали из-за неправильных действий начальника караула, — объяснил Горайко кто-то из воспитателей.

Начальник колонии Николай Михайлович и Горайко начали обход колонии.

В комнатах было холодно и неуютно. Группами возле печек сидели колонисты в черных бушлатах и шапках-ушанках. Кровати были не убраны. Все разбросано, все в беспорядке.

Когда они входили в комнаты, что-то исчезало в рукавах бушлатов воспитанников.

— В карты играете? — напустился на них начальник, — а ну-ка отдавайте, да побыстрей!

Никто не пошевелился. Все сосредоточенно и угрюмо молчали.

— Я хочу познакомить вас с моим новым заместителем, — сказал Николай Михайлович.

Опять никакой реакции. Парни даже не привстали.

От посещения главного корпуса колонии у Горайко осталось тяжелое впечатление.

Вернувшись в свою комнату, серьезно задумался над тем, что увидел. Сумеет ли он здесь работать? Справится ли? Может быть, надо немедленно, не откладывая этого ни на один день, уезжать отсюда. И в то же время: «В панику бросился, товарищ Горайко, сам сюда напросился, а теперь собираешься дезертировать. Хорош…».

Так боролись в нем два чувства, два желания: остаться и уехать. Нет нужды говорить, что взяло верх первое.

Не стану больше углубляться в психологические переживания моего друга. Скажу только, что он быстро освоился с новым для него делом, с новой, не совсем обычной обстановкой и вскоре жизнь вошла в свою колею. Он и здесь отдавал себя целиком работе. Конечно, бывали и ошибки, но он не прекращал попыток увлечь за собой разношерстную и норовистую массу воспитанников.

Многое уже было достигнуто. Здание колонии привели в порядок. Укрепилась дисциплина. Был создан совет колонии, что оказалось нелегким делом: уж больно сильны были еще «идеи» уголовщины с ее псевдоромантической подкладкой. Работа шла напряженно, но поскольку результаты уже вырисовывались, это воодушевляло Горайко. Коллектив стал организованнее, сплоченнее, почти все работали на производстве и учились в школе.

Из этой поры Горайко запомнился один эпизод, о котором много лет спустя он мне рассказывал, сохранив, однако, в памяти все детали эксперимента, грозившего закончиться печально для всей карьеры моего друга на воспитательском поприще.