Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

Пообещав Пушкарёву сразу же, как только немного освободится, связаться с Кандинским, Геннадий Ильич попрощался с бизнесменом и, заперев свой кабинет, поспешил в соседний: попытка самоубийства Сидоренко резко меняла все планы на сегодня.

Андрей Сергеевич, когда Брызгалов пересказал свой, только что состоявшийся разговор с Пушкарёвым, помрачнел лицом, задумался и, помолчав две, три минуты, неожиданно начал с извинения:

— Меня, старика, Геннадий Ильич, прости. Ну, за моё ехидство в четверг. Когда ты мне сказал об осиротевших рабынях Бутова — а я тебя, не подумав, высмеял. В общем-то — по-дурацки. Да… дела… ничего не скажешь… и в голову не могло прийти… выходит, товарищ Люмбаго копал не зря?.. выходит, в экспериментах Бутова содержалось что-то такое глубоко запрещённое?.. не законами запрещённое — здесь прокурор дал промашку — а самой человеческой сущностью?.. да, Геннадий Ильич, дела… Хочешь не хочешь, а теперь я с тобой должен согласиться — бутовские рабыни! К ним сейчас необходимо самое пристальное внимание. И в этой связи, майор, будь добр, поделись своими соображениями? А также, если имеешь — планами?

Брызгалов, довольный, что к попытке самоубийства Веры Максимовны полковник отнёсся серьёзно, предложил на сегодня поиски музыканта полностью передать Анисимову, а самому, не откладывая, встретиться с Кандинским. На высказанное Зубовым опасение, не боится ли майор, что пока он будет консультироваться у доктора, ещё какая-нибудь из рабынь попробует свести счёты с жизнью, Геннадий Ильич ответил отрицательно:

— Нет, Андрей Сергеевич, не боюсь. С Пушкарёвым — особый случай. А Бутова и Долгов — "нормальные рабовладельцы". Уверен, их подопечные скованы сейчас так, что ни рукой, ни ногой пошевелить не могут. Какие уж тут самоубийства.

На этом обмен мнениями завершился; Анисимов, прихватив Костенко, поехал на квартиру к Сазонову; полковник, вздохнув, что к огорчению супруги на выходные придётся остаться в городе, отправился домой; Геннадий Ильич, созвонившись с Кандинским и выслушав от него множество комплиментов, спустился во двор — к своему, терпеливо дожидающемуся хозяина, "жигулёнку".

Городская психиатрическая больница находилась на самой окраине — ехать пришлось через центр. Трамвайные пути, светофоры, пробки, бестолковые пешеходы — дорога полностью поглощала внимание. Для мыслей о чём-нибудь постороннем места в голове совершенно не оставалось — лишь выехав на широкое и по движению относительно упорядоченное шоссе Моторостроителей Геннадий Ильич позволил себе немного задуматься.

Смущающие комплименты Кандинского — об огромном, данном ему природой таланте психолога — майор постарался на время забыть, дабы, возгордясь собой, не упустить из вида докучные "мелочи": необходимость, к примеру, заниматься расследованием убийства какого-то там Игоря Олеговича — бизнесмена средней руки и самодеятельного теоретика "неорабовладения" постмодернистского толка по совместительству.

Приложив значительное усилие, Брызгалов заставил себя размышлять именно об этом убийстве. Однако поначалу мешало желание охватить всё разом: Аллу Анатольевну с Лидией Александровной, ночные пробежки Яновского, страсть Пушкарёва к Вере Максимовне, смерть Лисовского, бред прокурора, исчезновение Сазонова. Поэтому, чтобы зря не растратить силы в бесплодных обобщениях, майор намеренно сузил угол зрения: показания Прохорова и Кондратьева — нельзя ли, внимательно их проанализировав, сделать хоть какой-нибудь вывод о судьбе музыканта?

"Сазонов промокшим не был, зонтика при себе не имел, материл грозу, со случайно встреченными знакомыми пожелал распить бутылку вина, которую вёз с собой, хотя ни выпившим, ни возбуждённым свидетелям не показался. С большой долей вероятности — сел в электричку в Здравнице. Между двадцатью тремя пятнадцатью и двадцатью тремя сорока — что легко уточнить. Левая штанина запачкана чем-то чёрным, скорее всего — мазутом", - вспоминал Геннадий Ильич.

"И что нам это даёт? Промокшим не был — значит, от двадцати двух пятнадцати до, примерно, двадцати трёх находился под крышей. Причём — под надёжной. Гроза-то была — ого! Ни ёлочки, ни шалашики ему бы не помогли. Равно, как и зонтик, которого к тому же он, скорее всего, не имел. Под крышей — и что? Если Бутова застрелил всё-таки он — допустим, где-нибудь в 21.30 — времени, чтобы до грозы найти укрытие, у него оставалось вполне достаточно. Ладно — проехали — дальше. Застрелив ближнего, чувствовать себя Сазонов был должен как? Скверно! Нервы у музыканта вряд ли железные. И то, что Сазонов возбуждённым не выглядел, будто бы говорит в его пользу… но… только — в среднем. У десяти из ста, впервые совершивших убийство, реакция может быть самой парадоксальной: от глубочайшего раскаяния — до полного равнодушия. И что у Сазонова проявилось именно так — исключать нельзя. Однако главное, что настораживает — исчезновение музыканта. Если поиски у родственников, друзей, знакомых в ближайшие несколько часов не дадут результата — тогда… а что — тогда?"