Александр Трапезников - Проект «Мегаполис»

Сергей продолжал загораживать его от кулаков Макушева и Николая. Из-за поворота выскочил милицейский «уазик», резко затормозил перед ними. Мужичонка трепыхался и орал:

— «Дадим отпор грабителям, губителям детей! Пусть ярость…» забыл, эк! Тра-та-тадная парам-парам-папа…

На его руках щелкнули наручники, тело поволокли в машину. Но оттуда еще продолжало нестись:

— «Вставай, страна огромная! Вста-авай на смертный бой!»

Голос умолк: видно, мужичонке заткнули глотку.

— Разбил? — ядовито спросил капитан милиции, глядя на банковских охранников. — Как же он умудрился?

— Сам не пойму, — развел руками Макушев. — Стекла-то вакуумные, пуленепробиваемые. Ну, паразит, сукин сын! Кто теперь платить будет? Не он же? С нас вычтут.

— Это понятно, с него как с козла молока, — согласился капитан. — У него, кроме подштанников, ничего нету.

— Голь проклятая! — продолжал беситься Макушев. — Зараза! Отстреливать их надо, люмпенов! В концлагеря всех, за колючую проволоку!

— Всех-то не пересажаем, — смущенно произнес капитан.

— А вы постарайтесь. Нет, ума не приложу, как же он, гад, такое толстенное стекло раскрошил?

— Русский человек умелец, — усмехнулся Днищев. — Он из трех гвоздей калькулятор смастерит. А надо будет — и золотое яичко снесет.

— Это точно, — согласился капитан. Его, кажется, даже радовало разбитое стекло.

— Надо звонить Гуслярскому, — хмуро произнес Макушев.

— Вот тебе и надежная система, как в Чейз-Манхэттенбанке. — Сергей толкнул напарника в бок. — Лапша это одна. Дурят нашего брата в Америке.

Подельники собрались в квартире Гены Черепкова, которая служила ему и художественной мастерской, и фотолабораторией, и свалкой районного масштаба. Тут прекрасно уживались и соседствовали самые различные вещи: граверный станок и сломанная швейная машинка «Зингер», старинные настенные часы с кукушкой и коллекция пузатых самоваров, портреты Сталина и академика Сахарова, подержанный граммофон и новенький миноискатель, а также кот Макс и питон Гоша.

Сам хозяин сидел за дубовым столом, чья поверхность, обильно смоченная химикатами и изрезанная граверными ножами, напоминала поле боя при Ватерлоо. Сергей, не спавший всю ночь, приехавший сюда прямо из Агропромбанка, подремывал в кресле-качалке. Алексей Карпуньков расхаживал по комнате, то и дело натыкаясь на музейные экспонаты, размахивал руками и читал лекцию по психиатрии, заколдовывая слушателей медицинскими терминами. Говорил он увлеченно, блестяще, приводя примеры из своей практики и мировой истории медицины. Он был настоящим мастером своего дела и недаром пользовался особой популярностью на кафедре в институте, а студентки от него были вообще без ума. Глядя на вдохновенное лицо Леши, хотелось немедленно схватить лист бумаги и карандаш и записывать за ним слово в слово.

— Обратите внимание, что все великие люди были в той или иной степени шизофрениками, — говорил он, пнув попавшийся под ноги футбольный мяч. — Я уж не беру религиозных деятелей, пророков. Но вспомним Карла Великого, Наполеона, Кромвеля, Авраама Линкольна, Гоголя и Достоевского. Шизофрения у них проявлялась в трех ипостасях: личная жизнь, общественная и зеркальная, то есть та, которая была видима им одним. В личной жизни либо суровый аскетизм, либо игра необузданных страстей. В общественной — стремление к всевластию над умами, душами, народами или государством. В зеркальной — страх перед содеянным. Возьмем Александра Македонского. — Карпуньков приподнял двумя пальцами лежащий на полу сапог, словно это было все, что осталось от великого полководца, и презрительно бросил его обратно. — Шизофрения, усугубленная алкоголизмом и гомосексуализмом, приведшая его к воцарению над миром. Но мало кому известно, что он так же, как и Ленин, страшно боялся мышей. Стоило перед каким-нибудь сражением показать ему мышонка, и он надолго впадал в транс, из которого его не всегда могли вывести. Об этом хорошо знали персы, чем и воспользовались в одной из битв, подослав к нему разведчика с парочкой мышек. Тот сумел пробраться в покои Александра, подкупив стражу, а в результате долгое состояние невменяемости, упущенное время и бегство войска, оставшегося без полководца.

— Переходи к Рендалю, — попросил Сергей. — Если бы мы охотились за Македонским, то приняли бы в нашу компанию и Макса. — Генкин кот лежал у него на коленях. — Но мы не можем слушать тебя вечно. Сейчас выяснится, что у Ганнибала была водобоязнь, а Юлий Цезарь страдал кровавым поносом, когда дул норд-норд-вест.