Наталья Корнилова - Быстрее пули

Я сидела перед окном в своей комнате и рассматривала рисунок растопыренной кошачьей лапы, тот, что прислали Каллинику и который как две капли воды был похож на метки, найденные у покойных Рейна и Виктора Семина.

Странное действие производил на меня этот рисунок.

Я еще не могла понять, что такого есть в этих линиях, штрихах и обозначенных мягким карандашом полутонах, что заставляет меня так неадекватно – и независимо от волевых усилий – реагировать на этот рисунок. Всякий раз, когда взгляд задерживался на «лапе» больше минуты, я ощущала, как легкий озноб разливается по спине, в горле образуется сухой ком и что-то холодное и властное, разрастаясь, как плесневый грибок-паразит, тянуло от желудка к голове, проталкивалось в каждую клеточку организма, застывая в кончиках пальцев и шевеля волосы.

Это было странно.

И еще я была уверена в том, что этот рисунок и есть тот самый оригинал, копию с которого принесла нам старуха Адамова. К моему мнению склонялся и чудесным образом «воскресший» босс, который еще в ресторане «Клеопатра» рассматривал рисунок с помощью лупы.

Кстати, о Родионе.

Он в самом деле заснул и ничего не слышал, когда началась та вакханалия с перестрелкой, битьем витрин и дымовой завесой. И неудивительно, что мы приняли его за мертвого, потому как на общем кровавом фоне неподвижное тело с капающей с руки темной жидкостью не могло быть воспринято иначе, чем труп.

Долго жить будет.

В отделе нас продержали несколько часов, допросили, предложили подписать протокол и временно воздержаться от поездок за пределы Москвы.

Родион хотел было возмутиться, но я удержала его от этого, красноречиво дернув за рукав.

Сразу после этого мы поехали к нам в офис. Домой Каллиник решил не заезжать – не хотел быть в одиночестве в такое время. Оказалось, что его супруга в данный момент отдыхает на Лазурном берегу, в Ницце.

– Тем лучше, – сказал по этому поводу сам Каллиник. – Тем лучше.

Я сидела перед окном и внимательно рассматривала эту проклятую бумажку, которая несла людям смерть. Странно. Обычно киллеры не идут на такие непрофессиональные трюки, не оставляют подобных автографов.

А тот человек – что-то не похож он на любителя.

Зачем же тогда эта «кошачья» метка?

Почему-то вспомнилось прошлое. То прошлое, о котором я предпочитала не вспоминать. Но оно упорно всплывало со дна памяти.

Вспомнился Акира. Мне вообще казалось, что моя память начинается именно с того момента, как меня, семилетнюю девочку, забрали из детдома. Давно это было, почти двадцать лет назад, но я с живостью и без малейшего напряжения могу вспомнить, как он, невысокий, по-азиатски сухощавый и подтянутый, вошел в грязный вестибюль и глянул на меня своими раскосыми темными глазами. Мне тогда не понравился его взгляд, я отвернулась и уставилась в окно. За окном накрапывал дождь, лип к стеклу. Деревья хватали промозглый воздух голыми ветвями, а черные комья грязи, зависшие на этих ветках, неожиданно распускали крылья и вдруг оказывались раскатисто каркающими воронами.

Мне всегда казалось, что моя память начиналась именно с этого.

С того момента, когда нас, пятерых детдомовцев, четырех мальчиков и одну девочку, меня, Марию, – взял на воспитание японец Акира, последний представитель запрещенной в Японии секты. В нашей стране всегда все было наоборот – то, что разрешено во всем мире, запрещено у нас, а то, что в других странах, мягко говоря, не приветствуется, у нас встречают если не с распростертыми объятиями, то по крайней мере смотрят на это сквозь пальцы.

Акира воспитывал нас много лет. Откровенно говоря, я не понимаю, почему его секту запретили в Японии. Это же не «Аум сенрикё», которая распыляла нервно-паралитический газ в токийском метро.

Акира учил нас искусству выживания. Возможно, та методика, которую он использовал, чем-то возвращала нас к истокам человечества, в первобытное состояние, но мы не стали питекантропами и не изъяснялись между собой ударами дубины. Напротив, мы стали всесторонне развитыми и очень сильными духовно и физически людьми.

Впрочем, как говорил Акира, мы были такими с самого начала, недаром из многих он выбрал именно нас и сказал нам, что у нас высочайшая степень выживаемости. Только это следовало поднять на поверхность, проявить, как фотографию.

Ну еще бы: детдомовцы в нашей стране, тогда еще – Советском Союзе. Кому же и иметь высокую степень выживаемости, как не им?