Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

От невеселых воспоминаний его оторвала сидящая справа и беспрерывно гогочущая над пошлостями, изрекаемыми соседом-визави, немолодая француженка. Аркадий Семенович давно возненавидел это кокетствующее чучело, как только оно подсело за его столик. Никакой исходящий от нее и ласкающий обоняние аромат не мог примирить его с дикой манерой французских аборигенов картаво орать во всю глотку в общественном месте, жестикулируя при этом на манер цирковых жонглеров. Пересесть за другой столик ему мешала та самая «собственная гордость», которая, как известно из наследия советского классика, «на буржуев смотрит свысока», но когда очередной смеховой приступ неугомонной соседки заколебал воздушное пространство до такой степени, что не выдержал даже стоящий перед ним недопитый бокал кислого «бордо» — свалился на бок и только по счастливой случайности, благодаря выработанной спортивной юностью безукоризненной реакции, не залил его новые замшевые джинсы и светло-бежевую рубашку-опаш, Аркадий Семенович пришел в яростное движение: спасая свои нательные материальные ценности, он вскочил со скоростью стартующего кенгуру, опрокинул стул, который, в свою очередь, руководствуясь принципом домино, опрокинул еще несколько таких же свободных, а также занятых французами и француженками своих собратьев. Случилось замешательство: недопитые пиво, вино, кофе, кока-кола, Минводы, изысканные жидкие приправы, салатные соусы, а равно и сами салаты — рыбные, мясные и из речных и морских моллюсков, не говоря уже о содержащей все это разнообразие хрупкой посуде — «все смешалось в доме…» на «рю Ройяль».

Никакой паники тем не менее не случилось: повскакивавшие с насиженных мест недоевшие и недопившие парижане все как один заулыбались, поснимали прилипшую к разным местам своих туалетов снедь, потерли салфетками разноцветные пятнышки и, извинившись перед Аркадием Семеновичем за доставленное неудобство, наперебой принялись загружать официантов новыми заказами.

«И почему никто их не научит нормально произносить букву „р“? „Паххрдон, паххрдон…“ Слушать противно», — подумал вконец расстроенный Аркадий Заботкин.

Николай появился неожиданно, улыбаясь, широко расставив руки для объятий.

— Аркаша, прости, мы хоть и не Москва, но у нас тоже пробки. Здравствуй, дорогой. — Он обнял поднявшегося навстречу брата, чмокнул его в щеку, фамильярно похлопал по спине. — Ты почему на этом пятачке? Здесь и выпить-то по-нашему не дадут, не то что поговорить. Пойдем, тут рядом, я знаю место, не пожалеешь. Угощаю.

— Ладно, не суетись, угощатель. Сядь. На часы посмотри.

Николай послушно глянул на часы, изобразил негодование.

— Черт, надо же! Ну прости еще раз. Хочешь — убей, я не обижусь. Хочешь? Вижу — хочешь.

— Будем кривляться? — Аркадий Семенович уставил в него долгий ненавидящий взгляд. Тот моментально посерьезнел. — У меня самолет завтра утром.

— Как самолет? Какой самолет? Завтра?! Почему?

Заботкин-старший не отвечал.

— Аркаша.

Молчание.

— Ты говорил — неделю.

Молчание.

— Что случилось, Аркаша? Аркадий, что случилось?!

— Игоря убили.

Крупное загорелое лицо Николая на долгое время сделалось неподвижным, затем так же долго морщилось, бледнело, пока не превратилось в спущенный надувной шарик.

Аркадий Семенович наклонился к брату, взял его за плечо. Тот вскинул на него глаза.

— Кто?

Ответа не последовало.

— Кто? — повторил Николай Семенович.

— Какая теперь разница? Я тебя предупреждал — Игорь не годится.

— Кто, я спрашиваю?! — прошипел Заботкин-младший.

— Ты его не знаешь. — И, наклонившись к самому его уху, прошлепал что-то губами.

Братья еще некоторое время размахивали руками, что-то доказывая друг другу. Они говорили достаточно тихо, слова вязли в шуме машин и разноязычном гомоне кафе, но официант, протиравший у стойки бара бокалы, заслышав русскую речь, напрягся, перешел поближе к их столику.

С противоположной стороны улицы из такого же уличного кафе братья Заботкины выглядели благополучными, довольными жизнью и друг другом бизнесменами. Сидящему здесь Анатолию Борисовичу Труссу даже показалось, что один из них вот-вот зайдется в неудержимом от рассказанного, по всей видимости, очень веселого анекдота хохоте.

К их столику подошел высокий молодой человек.

Марат Антонович Твеленев до сорокадевятилетнего возраста, что называется, капли в рот не брал. Ни в школе, где сверстники-старшеклассники выпитыми бутылками доказывали свою половую искушенность, ни в литинституте, который, как говорят, всегда славился особым уважением начинающих «инженеров человеческих душ» к исконно русскому напитку, и редко кому из них удавалось выбиться в классики без многочисленных загулов и запоев. Марат же — ни грамма, даже в Новый год, даже шампанского, чем конечно же вызывал немало нареканий со стороны приятелей и подруг. Ему даже предлагали взять псевдоним «Непьющий».