Сергей Дышев - Убийца первого кла$$а

Они встретились в кафе и сразу нашли много общих тем для разговора. От криминальных тел перешли к росту цен, нестабильности, финансовому кризису, а затем Василий сел на своего конька: индийскую философию с ницшеанским уклоном. Профессиональная выдержка старшему следователю по особо важным делам не изменила. Он, получив благодарного слушателя, говорил бы еще очень долго. Но вдруг Полина положила свою руку на руку Василию: сам бы он первым, имея печальный опыт, на это никогда не осмелился. Но Полина отнюдь не форсировала близкие отношения. Просто хотела прервать «поток сознания» и чисто по-женски потрепаться на отвлеченные бытовые темы. У Полины была маленькая тайна, которой она, тоже обжегшись, ни с кем не делилась. Особенно с женщинами. Нетреба выращивала дома бабочек!

— А у тебя есть какое-нибудь практическое увлечение, кроме философии? — спросила она.

— Солить огурцы, — мрачно пошутил Василий.

— Нет, я серьезно!

— Честно говоря, я ненавижу соленые огурцы… Увлечения? Ну, в детстве лобзиком пионеров выпиливал.

— Зачем?

— Пионерское поручение было: сделать профиль пионера «с салютом» для оформления стенгазеты. Хочешь, тебе чего-нибудь выпилю?

— Пионера с салютом?

— Что-то типа салата оливье.

— Если тебе будет приятно, то выпили… Например, бабочку».

— Хорошо. А какую? Махаона?

— Махаона достаточно сложно. У него изящно тонкий вырез крыла. Проще будет, например, выпилить «Большой ночной павлиний глаз.

— Ни разу не видел, да и Махаона тоже…

— Когда я тебя приглашу к себе домой, то покажу их, моих небесных. И еще «мертвую голову».

— Вот эта мне будет особо приятна… Значит, Полинка, ты, как Мавроди, коллекционируешь бабочек?

— Вовсе, не как Мавроди… Он собирал трупики, под стеклом, как в мавзолее. А я их сама выращиваю, из коконов, эта целая история любви, жизни и успокоения…

— А зачем?

— Для красоты…

— А много у тебя этой красоты?

— Я красоту не считаю: она не поддается числам… Младенцы любых особей по крайней мере не вызывают острой жалости своим мокреньким тельцем. Бабочка, как их в учебниках по-чесоточному называют чешуекрылыми, вырывается из панциря, расправляет крылья и обретает все цветы мира.

— Да, в нашей мрачной работе хочется чего-то красивого и живого, для души.

— Вот, хоть ты меня понимаешь. А то моя мама считает, что я занимаюсь пустой тратой времени. Мол, замуж давно пора — и детей, а не бабочек выращивать…

— Твоя мама не права.

С утра Василий, как и договаривались, хотел позвонить милой «прокурорше». Но сейчас, после всех жутких событий, призадумался: с растрепанной, как веник, психикой на свидания не ходят…

— Поля, Полиночка, — пробормотал он. — Где ты порхаешь, как бабочка…

Когда все вокруг стихло и стрелки перевалили за семь вечера, Малосольный достал из стеклянного шкафа с препаратами градуированную бутылочку со спиртом, налил треть стакана, вздохнул горестно, потом шумно выдохнул и как обычно, не разбавив, выпил залпом. Запил дистиллированной водичкой, закусил желтым горошком витаминов с аскорбинкой, сказал вслух:

— Нет, это не анатомический театр. Это — театр абсурда!

В тот самый момент, когда Василий Малосольный раздумывал, не добавить ли еще, чтобы основательно напиться, раздался звонок. На мобильном телефоне высветилось имя «Полина». Кляня себя за слабохарактерность и непостоянство, он хрипло ответил:

— Да, слушаю, привет, Поля… Извини, не позвонил, тут у нас такое в морге случилось… Жуть… Не по телефону.

Полина сообщила, что выехала с работы на своей машине, может заехать за ним через полчасика, чтобы развеять от грустных мыслей.

— А бабочек покажешь? — тут же зажегся Василий.

— Если не будешь хандрить. На них отрицательная энергия плохо влияет, — серьезно ответила Нетреба.

— Буду все время смеяться, чи не треба ? — подкинул Василий.

— Я тебе сейчас дам — не треба , москалико, натхненный. Жди, сейчас приеду, уши отдеру…

— А що ти мовишь, панi, з украiнской мови як буде: приiду, вуха вiддеру…

Полина задохнулась: украинский «суржик» звучал не только на Киевском вокзале, но на каких-то вечеринках, где вдруг запевалось про «реве та стогне, Днипр широкий», а сало так кусалось, что аж на хлеб не ложилось… А этот вот парубок лил мед на грудь давно не целованную, пролил, мотнул хмельной головой, нашел губами алые огоньки сосков, и сладко приник к ним… А девчонка, в ужасе безумного падения, оттолкивала его, да так, что он все ближе сливался с ней…