Ури Шахар - Мессианский Квадрат

- Давай, говори! – подбодрил я Сарит.

И девушка снова рассказала историю о том, как машина, которая, казалось, ехала мимо, вдруг затормозила, потом отъехала, разогналась и сбила Андрея.

Андрею история показалось невероятной.

- Что ж ты сразу мне и Ури этого не сказала?

- Тебя не хотела беспокоить, ты едва живой был, а с Ури мы вообще сперва на разных языках разговаривали, – пожала она плечами. – Полицию-то я сразу поставила в известность. И потом я думала, что вы и так всё видели.

- Ничего мы не видели. Как ты сама-то это в таких подробностях разглядела?

– Вы же меня на амбразуру бросили, а сами книжки читали и сны смотрели – за дорогой я одна и наблюдала. И еще тот араб...

Сам Андрей прокомментировать ничего не мог — он почти ничего не видел, а если что и видел — то не помнил. Собственной версии событий у него не было. Но предположение, что пытались сбить именно его, Андрей отверг категорически.

– Я здесь никого, кроме вас, не знаю. Кто бы мог на меня покушаться? Может, все-таки в кого-то из вас целились?

– Эта версия вчера тщательно разрабатывалась, но была отвергнута.

– Если честно, меня гораздо больше, чем это запутанное дело, волнует мой перелом. Из-за него я не смогу путешествовать минимум месяц. А мне совершенно необходимо в одно место попасть!

– Снова на «гору Искушения»?

- Ну да. Я же говорил тебе, там есть нечто очень важное для меня...

- Вообще-то ты этого не говорил, но по лицу было понятно... Думаю, что по горам ты уже не попрыгаешь — в этот приезд. Только в следующий. Но не волнуйся, организуем тебе что-нибудь альтернативное поблизости… Мы обязаны компенсировать или как-то скрасить тебе твои лишения. А святых мест в Иерусалиме, слава Богу, хватает.

- Ты не понимаешь! Это совсем не то, что ты думаешь. Это место совершенно незаменимо. Я ради него ехал, ради него оставил институт, и не только...

В этот момент в дверях показались хозяева. Невысокий скромный сверх-интеллигентный Зеэв и шумная энергичная Марина. Зеэв говорил тихо и неторопливо, мягко возражая и не спеша обдумывая ответ — это создавало такую теплую спокойную атмосферу, которой мне не хватало дома. Мы поговорили о наезде, а затем разговор, как всегда в то время в среде репатриантов из СССР, незаметно соскользнул к теме перестройки и рухнувшего железного занавеса. События на бывшей родине живо интересовали моих земляков, все это казалось диковинным, сверхважным и вызывало восторг, удивление и гордость.

– Для меня это событие было полной неожиданностью. Признаюсь, я всегда думал, что тоталитарные системы не разрушаются изнутри… Были ли какие-то признаки приближающегося переворота? Вы что-нибудь замечали? – обратился он к Андрею.

– Никаких признаков не было. Сперва Горбачев вырубал виноградники и ставил повсюду своих людей, никакими свободами и не пахло. Весь 86-й год все шло «по-брежнему». Я очень удивился, когда на радио «Свобода» один комментатор разглядел признаки тектонического сдвига в том, что в журнале «Коммунист» была опубликована статья, в которой сдержанно хвалили Василия Гроссмана. И что бы вы думали? Он-таки, комментатор «свободный», прав оказался! Но первые полтора года Горбачев свои революционные намерения умело прятал: только гайки закручивал и ничем, кроме этой статьи в «Коммунисте», себя не выдал.

– Я слышал, – добавил Зеэв, – в 1986 году даже просьбы на выезд в Израиль перестали принимать.

– И вот 8 декабря в Чистопольской тюрьме умер Анатолий Марченко. Он держал бессрочную голодовку за освобождение всех узников совести, – продолжил Андрей. – И вдруг все в одночасье переменилось, как по волшебству: 19 декабря освобождают Сахарова, а 7 февраля следующего года первых 42 политзаключенных.

– Бедный Марченко, чуть-чуть не дотянул, – горестно вздохнула Марина.

- Да, 10 дней всего, – согласился Андрей. – Только, знаете, мне иногда кажется, что именно он-то как раз и дотянул. Все это дело дотянул и с мертвой точки сдвинул. Может, и звучит невероятно — я иногда думаю, что без его гибели никаких освобождений бы не было. Допустим даже, что Горбачев сам давно хотел всю эту казарму советскую распустить — но для этого нужен был момент, когда все политбюро находится в смятении.

- Вы хотите сказать, что если бы Марченко тогда снял голодовку, Сахаров бы и сегодня в Горьком оставался? – уточнил Зеэв.

- Почему нет? Марченко с его максималистскими требованиями был совершеннейшим Дон Кихотом, но он, похоже, знал, что делал: ценой жизни перелицевал действительность.