Станислас-Андре Стиман - Вынужденная оборона

Мужчина с посеребрёнными висками поднялся с места. Лацкан его пиджака был украшен душистой гвоздикой. Он был очень элегантен. «Еще один Вейль», — подумал Ноэль. Бэль всегда притягивали мужчины определенного возраста.

— Бертран, — представился он, чопорно поклонившись.

— Мартэн, — нелюбезно ответил Ноэль.

Его взгляд скользнул по мужчине и остановился на Бэль.

— Пойдем? — повторил он, с большим нетерпением потому, что чувствовал: она противится его воле.

Она поднялась нарочито медленно:

— Нет.

Растерявшийся Ноэль неловко попробовал употребить иронию:

— Тебе настолько весело?

— Не знаю. Нет. Я как раз еще и не начала веселиться по-настоящему.

— И собираешься…

— Да.

Мужчина с посеребрёнными висками внезапно как бы канул в неизвестность. Они остались вдвоем, один на один. Их взгляды выражали невысказанные чувства, были полны смутной необузданности. Они были на грани столкновения, быть может даже готовы к тому, чтобы ранить друг друга.

Но тут подошла Марсьена и взяла Бэль за руку:

— Флиртуете? — спросила она с обескураживающей бесцеремонностью и очень некстати. Затем внезапно встревожилась: — Но вы не собираетесь уходить?

Она уже увлекала Бэль за собой:

— Тут требуют хорошенькую барменшу… Вы не возражаете, Бертран?

Ноэль почувствовал, что быстро бледнеет, что тот опасный гнев, с коим он ничего не мог поделать, вновь заполняет его всего. Он отвернулся и нарочито не замечая направлявшуюся к нему Рэнэ, молча вышел из комнаты.

— Мое пальто, — глухо сказал он бросившейся к нему горничной.

Выхватил его из ее рук, поспешно напялил, надел шляпу и направился к двери.

— Месье, вы шарф забыли…

Он запихал его в карман, сам открыл входную дверь. Через две минуты он уже был на улице, в холодной ночи, и быстрыми шагами удалялся к неизвестной цели.

Ноэль и ста метров не прошел, как ему показалось, что он перенесся дней на десять-пятнадцать назад. В общем, подумал Ноэль, все то же самое, ничего не изменилось ни вокруг него, ни в нем самом, лишь его глаза открылись шире и он утратил одну из самых последних своих иллюзий. Ведь, как бы это ни казалось неожиданным со стороны человека, которого страстная любовь толкнула на убийство, Ноэль, выходя с окровавленными руками от Вейля десять дней тому назад, еще сохранял иллюзии. Он думал, что содеянным преступлением освободится, забудет прошлое, словно сотрет его тряпкой, сможет начать все с начала, стать другим, отличным от того, каким был час назад, что его ждет новая судьба. Все возможности, даже самые невыносимые, пронеслись в его мозгу. Он представил, что его арестовывают, судят, выносят приговор. Дают десять, двадцать лет, приговаривают к пожизненному заключению, к смертной казни. Представил также, что его оправдали. Мысленно потерял и вновь завоевал любовь Бэль. Скрылся в далекие края на борту какого-то скверного грузового суденышка. Застрелился. Убил Бэль. Они оба покончили самоубийством. Приняли яд, задохнулись газом, слив губы в поцелуе. Ему оставалось лишь довериться событиям. Что бы ни произошло, он был готов к худшему… Но ничего не произошло! Жизнь продолжалась, как прежде. Ничто не сломалось, не прервалось, не распуталось. Он не стал лучше читать в собственной душе, стал еще хуже читать в душе Бэль. По-прежнему продолжал сомневаться в ее любви, в ее верности. Она оставалась для него такой же живой загадкой, как прежде. Полиция, конечно же, пронюхала о его существовании, допросила его, снова допросила. Вопросы комиссара Марии, конечно, погружали его то в надежды, то в отчаяние. Вне всякого сомнения, поездка в Пон-де-л’Иль склоняла его к тому, что Бэль не совершила измену, что убийство Вейля, если разобраться, — всего лишь плод трагического недоразумения. И все же все это не внесло в его жизнь переворота, которого он ждал, на который смутно надеялся. Все это не дало ему уверенности, которой он так чаял.

Произошло лишь одно, единственное, быть может, не предусмотренное им, событие: арест Клейна. Ноэль не мог помешать себе думать об этом, как о двойной несправедливости: прежде всего, по отношению к Клейну, а во-вторых, к себе самому. Это путало карты, нарушало правила игры, лишало его самого лучшего оружия против полиции, вынуждало его на поражение без борьбы, на преждевременную капитуляцию.

Ведь если Клейну не удастся доказать свою невиновность (а как же это ему удастся?), ему, Ноэлю, останется лишь прибегнуть к единственному выходу: пойти на признание, сознаться в преступлении. Еще три дня тому назад, когда комиссар уводил художника, ему хотелось побежать за ними, выкрикнуть им правду. Он не сделал этого лишь потому, что Бэль совершенно спокойно произнесла: «Раньше двух суток выпустят. У них нет никаких доказательств против него».