Марио Пьюзо - Последний дон

Потратив четыре часа на просмотр телеужасов, он сказал Роз-Мари:

– Да разве можно жить в таком мире, где каждый делает, что ему заблагорассудится? Где никого не наказывает ни Бог, ни человек, где никому не приходится зарабатывать на жизнь? Неужели есть женщины, следующие каждой своей прихоти? Неужели мужчины такие глупые слабаки, уступающие любому капризу, любому легковесному обещанию счастья? Где честные мужья, трудящиеся в поте лица, чтобы заработать на хлеб, думающие, как лучше защитить своих детей от судьбы и жестокого мира? Где люди, понимающие, что кусок сыра, стакан вина и теплый дом в конце дня – достаточная награда за труды? Кто эти люди, рвущиеся к какому-то загадочному счастью? Какой бедлам они устраивают из жизни, какие трагедии создают из ничего! – дон погладил дочь по волосам, пренебрежительно махнув в сторону экрана. – Пусть они все отправляются на дно морское. – После чего выдал дочери последнюю кроху мудрости: – Каждый отвечает за все, что он делает.

В ту ночь, оставшись в своей спальне в одиночестве, дон вышел на балкон. Все дома в окрестностях были ярко иллюминированы; слышался звон теннисных мячей на кортах, виднелись игроки в окружении огней. В такой поздний час дети на улице не играли. Дон видел охранников у ворот и вокруг дома.

Он ломал голову о шагах, которые необходимо предпринять, чтобы предотвратить грядущую трагедию. Любовь к дочери и внуку омывала его душу, придавая старости смысл. Он просто будет защищать их, как сумеет. Затем он рассердился на себя. С какой стати он всегда предвидит трагедии? Он решил все проблемы в своей жизни, решит и эту.

И все же в его сознании водоворотом кружились всяческие планы. Дон подумал о сенаторе Уэввене. Год за годом он давал этому человеку миллионы долларов, чтобы тот провел закон, обеспечивающий легализацию азартных игр. Но сенатор скользок, как угорь. Ужасно жаль, что Гронвельта уже нет в живых; Кросс и Джорджио не настолько искушены, чтобы успешно подталкивать сенатора. Быть может, империя игр так никогда и не воцарится.

Затем дон подумал о своем старом друге Дэвиде Редфеллоу, ныне, в комфорте проживающем в Риме. Быть может, настало время вновь ввести его в Семью. Со стороны Кросса очень мило, что он прощает своих голливудских партнеров. В конце концов, он еще молод. Возможно, он не знает, что даже единственное проявление слабости может оказаться фатальным. Дон решил вызвать Дэвида Редфеллоу из Рима и что-нибудь предпринять по поводу кинобизнеса.

Через неделю после смерти Боза Сканнета Кросс получил через Клавдию приглашение отобедать у Афины Аквитаны в Малибу.

Он вылетел из Вегаса в Лос-Анджелес, взял машину напрокат и прибыл к охраняемым воротам Колонии Малибу, когда солнце только-только коснулось океана. В доме Афины уже не было специальной охраны, хотя секретарша в гостевом флигеле, как и в прошлый раз, проверила его личность и открыла ворота. Кросс зашагал через обширный сад к дому на берегу. Там его снова встретила миниатюрная горничная-латиноамериканка, проводившая в заполненную морской зеленью гостиную, из которой до волн Тихого океана, казалось, рукой подать.

Дожидавшаяся его Афина выглядела даже более прекрасной, чем ему запомнилось. Она оделась в зеленую блузку и слаксы, отчего будто растворилась, став частью тумана над океанской водой, раскинувшейся за ее спиной. Кросс не мог отвести от нее глаз. В знак приветствия она пожала ему руку, а не поцеловала в обе щеки, как принято в Голливуде. Напитки были уже готовы, и Афина вручила Кроссу бокал. В нем оказалась минеральная вода “Эвиан” с лимонным соком. Они присели в большие мятно-зеленые мягкие кресла лицом к океану. Заходящее солнце рассыпало по комнате зайчики, будто золотые монеты.

Кросс настолько сильно воспринимал красоту Афины, что теперь вынужден был склонить голову, чтобы не таращиться на нее. На золотую шапку волос, кремовую кожу, на ее стройное тело, вытянувшееся в кресле. Солнечные зайчики плясали в ее зеленых глазах, играя в прятки с тенью. Кросс ощутил острое желание прикоснуться к Афине, быть ближе к ней, овладеть ею.

Афина словно и не догадывалась о чувствах, которые пробуждала в нем. Отхлебнув из бокала, она негромко промолвила:

– Я хотела поблагодарить вас за то, что вы помогли мне остаться в кинобизнесе.

Звук ее голоса еще больше зачаровал Кросса. В нем не было ни зноя страсти, ни зова. Но тон был настолько бархатным, полным такой царственной уверенности и все же таким теплым, что Кроссу хотелось лишь одного: не дать ей умолкнуть. “Господи Боже, – подумал он, – да что же это такое, черт возьми?” Устыдившись того, что Афина имеет над ним такую власть, он пробормотал, по-прежнему не поднимая головы: