Андрей Курков - Последняя любовь президента

– Короче, – прервал я Светлова. – Пускай предатели государственных интересов сами поднимутся и выйдут! У нас нет времени на зачитывание всех этих фактов!

– Вам в отставку надо подавать! – тонким голоском бросил в мою сторону премьер-министр.

– Не тебе варнякать! – ответил я, ощущая, как мои мысли и психическое состояние входят в особый взаимный резонанс, гармонично выстраиваются в особый порядок на тропе войны, которую не я начал. – Пошел вон отсюда!

Премьер-министр растерянно поднялся, вопросительно оглянулся на Львовича, потом на дверь.

– Иди-иди! – поторопил его Светлов.

Совещание потихоньку приобретало динамичность. Власенко и министр-эколог ушли. Вслед за ними отправился и министр транспорта, и министр здравоохранения. В конце концов в зале остались действительно одни силовики.

– Диван нашли? – спросил я первым делом у генерала Филина.

Он отрицательно мотнул головой и стал медленно подниматься со стула.

– Сидеть! – приказал я ему. – Сейчас диван – не главное!

В зале совещаний присутствовала неуютная атмосфера, словно ушедшие предатели заразили здесь воздух. Мы перешли в мой президентский кабинет. Открыли бутылочку виски.

– Надо работать на опережение, – твердо произнес Львович.

– Надо! – согласился Светлов.

Филин молчал. Рядом с ним молчал генерал Яцкив, который в маленькой компании вызывал больше доверия, чем когда сидел среди членов Кабмина.

– Чего они хотят? – поставил я риторический вопрос и глотнул «Бэллентайнз». – Какая у них главная цель?

– Захват власти, – ответил Светлов. – Замена действующего президента на Казимира.

– Как они могут это сделать? – продолжал я выстраивать логический ряд.

– Устроить в стране хаос, показать, что правительство не в состоянии контролировать ситуацию. Потребовать отставки президента и объявить о временном правительстве и внеочередных выборах, – отстрочил, как из пулемета, Львович.

– Правильно, – кивнул я. – Кто победит на внеочередных выборах?

После этого вопроса возникла тревожная тишина. Я обвел взглядом всех собравшихся. Глаза их потускнели. Пальцы испуганно сжались в кулаки, спрятались.

– Да, – вздохнул я. – Так вы верите в нашу способность играть на опережение?

Я сделал еще один глоток. И тут у меня в сердце закололо. В глазах помутилось. Мир сдвинулся и поплыл. Поплыло куда-то в сторону и испуганное лицо Львовича.

– Президенту плохо! – услышал я его голос, оставшийся где-то наверху.

А я падал в колодец, и мне уже было все равно: есть ли там, внизу, вода или нет.

Киев. 20 мая 1992 года. Ночь.

За окном разливается лунный свет. Оказывается, сегодня полнолуние. И город явно приободрен луною. В открытую форточку то и дело влетают какие-то голоса, шумы, хлопанье парадных дверей.

Мы с мамой сидим на кухне и думаем. Точнее – она думает, а я лениво размышляю. Иногда вслух. Правда, мои размышления мама обрывает быстро.

– На что они надеются? – спрашивает она, наклоняя немного голову и глядя мне в глаза.

– Я же с ними только десять минут говорил. Оставил их там и сказал, что приду утром.

– Ну вот, это первая ошибка! Они же там не прописаны. Ты показал слабость!

– При чем здесь слабость? – не соглашаюсь я. – Они же там раньше жили. Мне что, предложить им переночевать в коридоре? Они даже про смерть старика не знали, думали, что к нему возвращаются! И жить им теперь негде.

– Да, – соглашается мама. – Негде. Но ведь они сами решили из Союза уехать!

– Да нет больше никакого Советского Союза!

– Правильно, – задумчиво соглашается она. Поправляет на груди домашний фиолетовый байковый халат.

Она сидит под открытой форточкой, и я вижу, как сквозняк шевелит ее взъерошенные, покрашенные хной волосы. Надо бы ей сказать, что хной больше не красятся. Но я знаю, что в ящике ее шкафа в спальне лежит еще пакетиков двадцать этой вечной и непортящейся иранской хны.

– Вот что. – Она явно хочет поставить точку в сегодняшнем ночном разговоре. – Мы завтра вместе пойдем и будем с ними разговаривать. Я им не позволю моего сына выбрасывать на улицу! Иди спать!

Запах квартиры вдруг кажется мне чужим. Может, оттого, что за время отсутствия мой личный запах выветрился из этих стен. Поменялась формула воздуха, которым я давно не дышал. Этим воздухом и запахом дышит моя мать, и, конечно, я не должен сюда возвращаться. Она же так и сказала: я им не позволю выбрасывать моего сына на улицу! Значит, или комната в коммуналке, или улица.