Андрей Курков - Последняя любовь президента

– Я вас не тороплю, у вас есть один день для принятия решения. Посоветуйтесь с женой. Потом приходите!

Крым. 31 декабря 2015 года.

Все бы ничего, но отсутствие снега меня беспокоит. Майе все равно, она бродит по дачной резиденции с бокалом французского шампанского. Чувствует себя королевой, которую покинули фрейлины. Действительно, я не подумал о том, что все время быть с ней рядом мне будет скучно, а больше быть с ней рядом некому. Часы показывают без пяти десять. Из столовой доносится звон посуды, обслуга готовит праздничный стол. Львович ушел проверить обстановку в стране и вот уже с полчаса ее проверяет. Хотя что ее проверять. Сейчас будут новости, вот тебе и вся обстановка. Новости, кстати, под надежным контролем людей Львовича, так что никакая плохая весть в этом году в страну уже не просочится. Портить народу праздник нельзя. Все остальное – можно, но это не я так считаю. Так получается.

Я присаживаюсь на диван перед большим плоским телеэкраном, висящим как картина на противоположной стенке. Беру с мраморного кофейного столика пульт. Нажимаю на «Вкл», и какие-то там жидкие кристаллы экрана оживляют телевизор. Диван кажется жестковатым: это память провоцирует скорбь по украденному дивану майора Мельниченко.

В зале я совершенно один. Мое «эй!» звучит гулко и отдается едва слышным эхом.

Заглядывает помощник. На лице усталое «чего изволите?».

– Скажи Львовичу: пусть проверит, нашли ли диван!

Помощник исчезает, а на телеэкране уже заставка новостей первого канала.

Первым делом репортаж с главных улиц областных центров, мелькают главные елки Житомира, Луганска, Симферополя, Львова. Самая маленькая и бедная стоит в центре Ужгорода. «Надо запомнить!» – приказываю я своей памяти. Дальше репортаж из Печерской лавры. Потом Владимирский собор и сообщение о новогоднем чуде: заплакала икона нового святого великомученика Владимира. Показывают икону крупным планом. Под глазами святого Ульянова действительно две мокрые дорожки слез. На коленях перед новой чудотворной иконой стоят несколько старушек и пара молодых людей. Вот кто-то еще становится перед ней на колени и усердно крестится. Камера опускается, одновременно поворачиваясь объективом к лицу этого богомольца. Видимо, и оператор опускается на колени. «Черт!» – вырывается у меня, когда лицо богомольца заполняет весь экран. Это Казимир, хозяин украинского электричества. Он смотрит в объектив телекамеры так напряженно и чувственно, что и из его глаз, кажется, вот-вот покатятся слезы.

«Я желаю украинскому народу счастья, благополучия, процветания и экономического чуда!» – говорит он, но выражение лица молвит о другом: «Как мне вас жалко, бедных, нищих, замученных нынешней властью».

– Ах ты ж дерьмо! – говорю я экрану и оборачиваюсь на дверь. Где этот Львович? Кого он оставил в Киеве смотрящим за эфиром?

Коля Львович появляется только на прогнозе погоды. Я выключаю телевизор.

– Ты новости видел? – Мои глаза сердито упираются в его лицо.

– Нет, я тут…

– Что ты тут? Кто дал право пускать в эфир Казимира и его пожелания украинскому народу? Какого хера?

Львович растерян. Ясно, что с ним это не согласовывали.

– Я узнаю, я сейчас всех на х… уволю! – бормочет он.

– Национальный канал кому служит? – продолжаю я.

– Через пять минут! – чуть не выкрикивает Львович и убегает.

Хрен с ним, пусть разбирается! Я пойду к Майе, пускай успокаивает меня, а то я им всем тут такой Новый год устрою, что они захотят в старом остаться!

Киев. Апрель 1992 года. Воскресенье.

Мама открывает мне дверь и улыбается. Удивительно, как это много значит – жить раздельно! За последний месяц она меня ни разу ни в чем не упрекнула. По воскресеньям я приезжаю к ней. Мы завтракаем и едем к Димке.

В коридоре квартиры-«хрущевки» пахнет телячьими котлетами и гречневой кашей. Тут же в коридоре стоит ее египетская кожаная хозяйственная сумка с передачей для братца Димы. Я знаю, что если наклониться к этой сумке, то запах свежей докторской колбасы перебьет запах телячьих котлет. Но зачем нюхать чужое?

Завтрак заканчивается дефицитным индийским растворимым кофе. Дефицитом этот кофе мама считает традиционно уже лет десять. Я ей поддакиваю из чувства солидарности.

– Ты бы хоть раз пригласил нас с Димой к себе в ресторан, – говорит мама, обувая сапоги. Потом она с трудом затягивает на сапогах молнии, надевает пальто.