Стив Берри - Язык небес

И все же Эдвин только что сделал это.

Смит снова отошел к окну и быстро выглянул на улицу.

— Кто он?

— Не возражаешь, если я взгляну? — удалось произнести Стефани.

Он кивнул в знак согласия.

Нелл медленно приблизилась и увидела Гросса, лежащего на крыльце; его правая нога была пробита, и кровь заливала крыльцо. Кажется, он был в сознании, но должен был испытывать адскую боль.

— Он работает на Маккой, — сказала Стефани одними губами.

Смит взглядом поискал за крыльцом, а потом повернул голову к бурому лугу и деревьям и процедил:

— Она — лживая сука.

Стефани призвала на помощь все свои силы и прохрипела:

— Но она заплатила тебе десять миллионов долларов.

Смит явно не оценил ее усилия.

— Трудный выбор, Чарли? К тебе постоянно обращались, когда нужно было кого-то убить. Ты сам выбирал. Но не в этот раз.

— Не будь так уверена. Возвращайся обратно на пол.

Стефани повиновалась, но не смогла удержаться и спросила:

— А кто перетащил Рэмси?

— Черт возьми, заткнись уже, — процедил Чарли, продолжая бегло наблюдать за двором.

— Я не позволю ему уйти, — пробормотал Дэвис.

Маккой перевернулась на спину, и Стефани увидела болезненную гримасу на ее лице.

— Пальто… карман… — произнесла беззвучно Диана.

Малоун спустился с другой стороны крыльца, чувствуя себя как, будто идет на казнь. Мурашки страха — непривычные для него — поползли у него по спине.

Внизу расстилалась огромная пещера. Большая часть ее стен и потолка была изо льда, через который все тот же голубоватый свет щедро разливался на оранжевый корпус подводной лодки. Она была небольшая, округлая, с плоской надстройкой наверху и вся покрыта твердой коркой льда. От лестницы до нее земля была выложена темной тротуарной плиткой, кое-где сохранились крючья и стержни. Малоун решил, что это остатки причала.

Возможно, эта гавань когда-то выходила к морю?

Ледяные пещеры существовали по всей Антарктиде, а эта простиралась на такое расстояние, что здесь можно было бы собрать множество подводных лодок.

Движимые общим порывом, они оба прогуливались вдоль набережной. Доротея держала в руках свой пистолет, как, впрочем, и он, поэтому они были абсолютно равны. Но Малоун успокаивал себя, что Доротея должна сейчас наслаждаться победой, главной в ее жизни.

Скалистая часть пещерной стены была гладко отполирована и украшена символами и надписями, так же как и внутри горы. Каменные скамейки стояли вдоль основания стены. На одной из них кто-то сидел. Малоун закрыл глаза и стал успокаивать себя, что это ему только привиделось. Но когда он снова их открыл, призрачная фигура осталась на том же месте.

Он сидел прямо, как и другие. На нем были рубашка военно-морского флота цвета хаки и брюки, заправленные в кожаные сапоги. Оранжевая фуражка лежала на скамейке рядом с ним.

Малоун еще на дюйм приблизился к нему.

У него закружилась голова и потемнело в глазах.

Лицо было точно такое же, как и на картине в Копенгагене, стоящей рядом со стеклянным кейсом с флагом, который военные передали его матери на прощальной церемонии. Длинный прямой нос. Выступающий вперед подборок. Веснушки. Коротко стриженные пепельные волосы. Глаза открыты и смотрят так, будто человек о чем-то глубоко задумался.

Оцепенение охватило тело Малоуна, рот наполнился горькой слюной.

— Твой отец? — спросила Доротея.

Он кивнул, и жалость к себе вдруг захлестнула его — острая стрела, которая прокатилась по горлу прямо в кишечник, как если бы его проткнули копьем. Нервы были на пределе.

— Они просто умерли, — продолжила Доротея. — У них не было никакой защиты. У меня создалось впечатление, что они пришли на свидание. Присели на лавки и стали ждать ее, пока она не пришла. Смерть всегда приходит, когда ее ждут.

Насколько было известно Коттону, они именно так и поступили. Не было смысла продолжать агонию.

Он заметил бумаги, лежавшие на коленях отца. Карандаш писал все так же четко и ясно, как и тридцать восемь лет назад. Правая рука лежала на бумагах, как будто решив удостовериться, что они не потеряются. Малоун медленно подошел и вытащил бумаги, чувствуя себя так, будто вторгся в священное место.

Он распознал в этих каракулях почерк отца.

Коттон не мог дышать. Мир вокруг казался одновременно реальностью и сном. Малоун не мог победить нестерпимую боль и горечь разочарования. Он никогда не позволял себе плакать и никогда этого не делал: ни когда женился, ни когда родился Гари, ни когда его семья распалась, ни даже тогда, когда узнал, что он не биологический отец собственного сына. Чтобы подавить нарастающее желание, Коттон напомнил себе, что слезы замерзнут, прежде чем выкатятся у него из глаз.