Лев Портной: 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

Наконец дверь отворилась, и появился Михаил Андреевич.

— Коня! — приказал он штабс-ротмистру.

Генерал Панчулидзев подбежал к крыльцу:

— Ваше высокопревосходительство, прикажете поднять…

— Никого поднимать не нужно, — ответил Милорадович. — Сам разберусь.

Ему подвели коня. Он сел в седло и повторил:

— Оставайтесь здесь, а я разберусь!

Генерал Панчулидзев остался стоять с раскрытым ртом. А я, не спрашивая разрешения, прыгнул в седло и поскакал следом за Милорадовичем. Казалось, что каждый удар копыта приходился по сердцу: боялся, что графини, должно быть, уже нет в живых. И все-таки торопил коня: безумная надежда, что еще можно что-то исправить, не оставляла меня.

Милорадович оглянулся на стук копыт и, должно быть, заметив решимость в моем взгляде, возражать не стал. Мы проскакали бок о бок две версты, увидели аванпосты польских улан и перешли на шаг.

— Помнится, вы хорошо говорите по-французски, — сказал генерал. — Если бы я учился в России, тоже знал бы по-французски. Но я обучался за границей и французским владею с грехом пополам.

Двое польских улан верхом направились в нашу сторону.

— Спросите, кто у них старший, и скажите, что мы хотим его видеть, — попросил Милорадович.

Поляки приблизились, и на мой вопрос ответили, что их командир — генерал Себастиани.

— Превосходно! — Милорадович благодушно рассмеялся. — Себастиани — мой добрый товарищ.

Я попросил поляков передать их командиру, что с ним хочет говорить генерал Милорадович. Один улан ускакал. Спустя несколько минут, показавшихся мне вечностью, показался их генерал.

— Bonjour , cher Miloradovitz ! [61] Добрый день, дорогой Милорадович (фр.). — закричал тот радостно.

— Се ne sont plus les beaux jours de Bucarest [62] Сейчас не те прекрасные дни в Бухаресте (фр.). , — отве тил Михаил Андреевич .

— Вы превосходно изъясняетесь по-французски, — сказал я.

— Составлял эту фразу целых пять минут.

Но и дальнейший разговор продолжался на французском языке.

— Я условился с неаполитанским королем [63] Иоахим Мюрат. о свободном выходе арьергарда из города, — сказал Михаил Андреевич командующему польской конницей, — а ваши войска заслонили нам дорогу.

— Я не получил от короля уведомления об этом, — ответил генерал Себастиани. — Но я знаю вас и верю вашему слову.

Кровь ударила мне в виски с такою силой, что я едва не упал с коня. Словно сквозь пелену доносились команды Себастиани. Он распорядился, чтобы его дивизия встала параллельно Рязанской дороге и пропустила русский арьергард и обозы. Я смотрел на двух генералов — мужественных и благородных людей. Они тысячу раз могли убить друг друга раньше и получат тысячу таких возможностей в будущем. Но вот погожим осенним днем встретились в русском поле и один сказал другому: «Я знаю вас и верю вашему слову!»

Почему я не мог так же честно говорить с графом Ростопчиным, давним и верным моим благодетелем?! Почему обманывал всех вокруг и даже Жаклин, самого родного, самого близкого мне человека?! Почему просто не взял честное слово у Алессандрины, а вместо этого оставил ее наедине с убийцей?!

Я пустил коня галопом и помчался назад по Рязанской дороге, в сторону Москвы, а стоявшие по краям польские уланы улюлюкали и свистели мне вслед.

Увидав наших казаков, я закричал:

— Вперед, ребята, вперед! Там ждет генерал Милорадович! Нас пропустят без единого выстрела!

В ответ раздалось громогласное «ура!» Но чествовали не меня — генерал Милорадович скакал следом.

Я долетел до конца арьергарда — вот и коляска. Еге ря — я готов был растерзать их за это — стояли в стороне. Спрыгнув с коня, я распахнул дверцу — вовремя, слава богу, успел!

Внутри происходила молчаливая борьба. Значит, мерзавец Косынкин попытался убить Алессандрину, не дожидаясь непосредственной угрозы плена, как наказывал я. Но неожиданностью для надворного советника стало то, что графиня де ла Тровайола владела приемами борьбы. Однако ей пришлось тяжело — в замкнутом пространстве коляски преимущество было на стороне физической силы, а не умения. Косынкин навалился на Алессандрину, его рука с белой горошиной неумолимо приближалась к ее лицу. Глаза графини наполнились одновременно и отчаянием, и решимостью бороться до последних сил.

Я схватил Косынкина за плечо и вышвырнул из кареты. Он вскочил на ноги, улыбнулся и воскликнул:

— Фу! Ты? А я было думал, что все! Пропали мы!

— Сейчас ты у меня пропадешь! — С этими словами я врезал ему кулаком в челюсть.