Фридрих Незнанский - Дальняя командировка

Сам же Седлецкий, с длинным лицом, отвислыми щеками, темными мешками под глазами и редкими ку­дерьками вокруг обширной лысины, был похож на по­жилого, медлительного пса странной породы шарпей.

В парной, известно, деловые разговоры — если люди уважают друг друга — противопоказаны. Для этого и при­думано простенькое застолье в предбаннике, где люди нередко сидят в чем мать родила, а следовательно, и пе­ред Богом все одинаково равны. Опять же такое застолье располагает и к повышенной откровенности.

Первый заброс Вячеслав Иванович сделал еще в го­роде, пообещав приподнять некие завесы, и вот теперь пришла пора это сделать. Ничего, в общем-то, не скры­вая от коллеги, разве что сознательно педалируя отдель­ные моменты, Грязное рассказал о той реакции, которую вызвали в министерстве здешние события. Ну, во-пер­вых, появилось гнетущее ощущение от того, что движу­щиеся и так с грехом пополам реформы благодаря воз­движенской истории вызвали неожиданную и резко от­рицательную реакцию у подавляющего большинства на­селения.

Во-вторых, именно теперь, когда к органам право­порядка приковано повышенное внимание не только общественности, но и властных структур, стремящихся поднять их на более высокую ступень развития, повы­сить материальное обеспечение, благосостояние и про­чее, события в Воздвиженске, а главное — терпимая ре­акция областного руководства к возмутительному факту получили резко негативную оценку на коллегии мини­стерства. Говорилось об «эффекте торможения» важней­ших решений, спускаемых в низовые организации, о кру­говой поруке, охватившей правоохранительные органы на областных и районных уровнях. Ну а о президентских структурах и говорить нечего, там все просто в бешен­стве. И масла в огонь им подливает официально уже на­значенная встреча в Кремле с представителями между­народных правозащитных организаций. Другими слова­ми, если на минутку отвлечься от самого факта массовых избиений населения, более удачный — в сугубо отрица­тельном, разумеется, смысле — момент трудно было бы выбрать, чтобы подложить руководству государства та­кую свинью.

Далее, третье. Да, отдельные лица, даже на уровне заместителей министра, хотели бы спустить это дело на тормозах, ограничиться мелкими взысканиями для ру­ководства ведомства и, как обычно, примерно наказать нескольких стрелочников-исполнителей. И тем ограни­читься, не раздувая вселенского пожара.

Но уже сделана основная ошибка, которая вряд ли позволит включить эти самые «тормоза». И заключается она прежде всего в безграмотном и даже, можно сказать, преступном указании губернатора «перекрыть дыхание» средствам массовой информации, а особенно — право- защитницам, поспешившим сюда за жареными фактами. И вместо толковых разъяснений со стороны руководи­телей, помощи и, пусть даже отчасти, вполне уместного покаяния они стали свидетелями безудержного провин­циального самодурства. О чем немедленно и раструбили по всему белу свету.

Ну и, наконец, четвертое. На этом фоне, по большо­му счету, говорить о том, что все, глядишь, и образуется как-то, нельзя. Глупо так думать, если речь уже на самом высоком уровне всерьез зашла об ответственности ответ­ственных лиц, а не мелких стрелочников. Вот так сфор­мулировали в Кремле.

Но выход все же есть. Не всеобщий, равно обвиняю­щий или, напротив, обеляющий всех виноватых, — это­го не будет, а вот если подойти к вопросу выборочно, тог­да, кто знает, может и быть, очень может. Только дело это тонкое и тем, кто привык решать проблемы взмахом топора, вряд ли подойдет...

Вот на такой ноте завершил Грязнов свой недолгий спич, после чего посмотрел на мрачного, красного Седлецкого и добавил, мягко перейдя на «ты»:

— Хотел бы услышать твои соображения на сей счет, Иван Христофорович.

Генерал долго сопел, возможно не зная, как начать оправдываться. А что вину на себя он брать не собирал­ся, было видно по его молчаливой реакции, по мере того как Грязнов излагал свои мысли.

— Ну, скажу так, что в словах твоих, Вячеслав Ивано­вич, я, к сожалению, не услышал понимания тех трудно­стей, которые мы сейчас испытываем.

— Погоди, Иван Христофорович, а разве я кому-то обещал свою защиту? Давай будем честными друг перед другом. Я рассказал только то, о чем услышал в Моск­ве — если это тебе так важно, — от министра, когда он меня сюда направлял. Наверное, я не должен был этого говорить вообще, но исключительно из чисто товарищес­ких побуждений, какие могут быть между коллегами, делающими одно дело, счел для себя возможным. Если тебе не нравится, это твое личное дело. Значит, я тебе ничего не говорил, а ты не слышал, вот и весь разговор. Но ты спросил, а я тебе честно ответил. Поэтому давай мы не будем сопли по столу размазывать и взаимно огор­чаться тем, что нас не понимают. Думать надо, Иван, как тебе самому из этого дерьма выбираться. С наименьши­ми потерями. Я в этом смысле, надеюсь, понял?