Эндрю Тейлор: Загадка Эдгара По

Наш долг, как учит Вольтер, — уважать живых и говорить правду о мертвых. Но правда такова, что мир вокруг нас меняется, а мы и не замечаем этого, занятые лишь собственными делами.

Впервые я увидел Софию Франт в двенадцатом часу в среду, восьмого сентября одна тысяча восемьсот девятнадцатого года. Она выходила из дома в городке Сток-Ньюингтон и на мгновение застыла в дверном проеме — словно картина в тяжелой раме. Что-то в темноте прихожей заставило ее остановиться, может быть чье-то слово или резкое движение.

Я сразу же заметил ее глаза. Огромные, синие. Но потом и остальные подробности врезались в память, словно шипы, впивающиеся в ткань пальто. Эту женщину нельзя было назвать ни высокой, ни миниатюрной. Лицо бледное, с четкими правильными чертами. На ней была изящная шляпка, украшенная цветами, платье с белой юбкой, рукавами-буфами и бледно-голубым лифом, гармонировавшим по цвету с кожаной туфелькой, выглядывавшей из-под подола. В правой руке пара белых перчаток и небольшой ридикюль.

Я услышал, как лакей соскочил с козел кареты и с грохотом опустил складную лесенку. Полный мужчина средних лет, весь в черном, догнал даму на пороге и подал руку, помогая спуститься по ступеням. На меня они даже не взглянули. С другой стороны тропинки, ведущей к дому, рос низкий кустарник, окруженный кованой оградой. Я ощутил надвигающийся приступ дурноты и ухватился за один из железных прутьев.

— Уверяю вас, мадам, — говорил мужчина, словно продолжая разговор, начатый в доме. — У нас тут все равно что в деревне, и воздух исключительно свежий.

Незнакомка бросила на меня взгляд и улыбнулась. Я так удивился, что забыл поклониться в ответ. Лакей открыл дверцу, и толстяк снова подал даме руку, помогая сесть в карету.

— Благодарю вас, сэр, — тихо сказала она. — Вы были столь терпеливы.

Собеседник в ответ поклонился, не выпуская ее ладони.

— Ну что вы, мадам. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет мистеру Франту.

Я стоял в двух шагах как последний болван. Лакей закрыл дверцу, поднял лесенку и взобрался на свое место. Деревянная карета была выкрашена в голубой цвет, а ее позолоченные колеса сияли так ярко, что больно смотреть.

Кучер отвязал поводья, намотанные на кнут, и пара одинаковых гнедых, таких же блестящих, как его цилиндр, поскакали, звеня копытами, по направлению к Гай-стрит. Толстяк поднял руку на прощанье, но скорее не помахал, а осенил крестом. Когда он повернулся и пошел к дому, его взгляд обратился ко мне.

Я выпустил железный прут ограды из рук и сдернул шляпу.

— Мистер Брэнсби? Я имею честь…

— Имеете, — он уставился на меня молочно-голубыми глазами, наполовину скрытыми под отекшими красноватыми веками. — А что вам угодно?

— Меня зовут Шилд. Томас Шилд. Моя тетушка, миссис Рейнолдс, написала вам, и вы любезно ответили…

— Ах да, — преподобный мистер Брэнсби подал палец [1] По традиции того времени, приветствуя равного, полагалось подавать два пальца; мистер Брэнсби не считает Шилда равным себе, потому подает один палец. — Здесь и далее примеч. переводчика. и оглядел меня с ног до головы. — Вы совершенно на нее не похожи.

Он проводил меня по тропинке в дом, и мы оказались в прихожей, стены которой были украшены деревянными панелями. Откуда-то из глубины доносились звуки пения. Мистер Брэнсби открыл дверь, располагавшуюся по правую руку, и прошел в помещение, отданное под библиотеку, с турецким ковром на полу и двумя окнами, выходившими на дорогу. Он тяжело опустился в кресло, вытянул ноги и сунул два коротких толстых пальца в правый карман жилета.

— Вы кажетесь усталым.

— Я шел пешком от Лондона, путь неблизкий.

— Присядьте. — Мистер Брэнсби вытащил табакерку из слоновой кости, взял из нее понюшку табака, а потом чихнул в платок, испещренный коричневыми полосами. — Значит, вы хотите у нас работать, правильно?

— Да, сэр.

— Но миссис Рейнолдс считает, что есть как минимум две веские причины, почему вы совершенно не подходите ни на одну из должностей, которые я мог бы предложить.