Лоуренс Блок - После первой смерти

Я верил, что так все и было. Я знал, что так все и было. При взгляде с моей теперешней, выигрышной позиции, когда я располагал сведениями, освеженными в памяти Линдой, мне живо вспомнились все те моменты, начиная с вечера воскресенья, в которые Дуг был неискренен. Еще лучшим подтверждением могли послужить слова Кей, сказанные чуть раньше в тот же вечер, — не важно, что они были произнесены на грани срыва.

Алекс, оставь нас в покое! Не впутывай нас в это! Все в прошлом! Это сейчас не важно, можешь ты понять? Все уже быльем поросло, мы все давно об этом забыли...

В тот момент я принял эти слова за ничего не значащую истерику, то, что не нужно понимать буквально. Что поросло быльем? И о чем все давно забыли? О нашей дружбе, так понял я тогда. Но сейчас казалось очевидным, что, по мнению Кей, я знал об этом романе — поскольку она сама, судя по всему, уже давно знала о нем.

И я поверил. Я поверил в это, и я лежал в кровати без сна и пытался как следует разозлиться, но не мог. Что вовсе не означает, что я ничего не чувствовал. То, что я чувствовал на самом деле, складывалось из двух разных чувств, не смешивавшихся между собой: с одной стороны, ощущение оторванности от всего мира, тревожившее меня; с другой стороны — что-то наподобие того, что должен чувствовать ребенок, спустя долгие годы узнавший, что он в своей семье не родной.

Выбивающее почву из-под ног открытие, заставляющее сделать вывод, что самые главные люди в его жизни — не те, кто он думал, и что сама его жизнь не такая, какой он привык ее считать.

Когда взошло солнце, меня вдруг осенило, что я наконец нашел ответ на свой вопрос. Дуг был тем самым неведомым любовником Гвен. Это означало, что он и был тем самым неведомым убийцей и дважды убил, чтобы обвинить в этом меня. Некоторое время я обдумывал это, поворачивая и так и эдак. На первый взгляд логика была безупречной. Но многие вещи со временем оказывались гораздо более противоречивыми, чем на первый взгляд. Я исходил из того, что если у Гвен был любовник, то этот человек обязательно должен быть и убийцей. Теперь чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что уравнение, которое я пытался решить, имело две неизвестные. X был любовник, а Y был убийца, и не было никаких оснований заранее считать, что X = Y. Теперь же, когда X стал мне известен, это представлялось еще менее вероятным.

Их роман не производил впечатления всепоглощающей страсти. Он закончился, и закончился так, что Кей Макьюэн, во-первых, узнала об этом и, во-вторых, не сочла его достаточным поводом, чтобы уйти от мужа. Теоретически эта любовь могла побудить Дуга повесить на меня убийство. А когда все получилось, он мог решить, что Гвен, в конце концов, не так уж ему и нужна, или что он должен остаться с Кей, или что-нибудь еще.

Но потом, когда пять лет об этом никто не вспоминал, когда Гвен вышла замуж за другого человека за три тысячи миль отсюда в противоположном конце страны, зачем было Дугу подставлять меня во второй раз? Он лучше, чем кто-либо, знал меня. Он лучше, чем кто-либо, знал, что у меня не было и тени сомнения в том, что убийство Евангелины Грант — моих рук дело, что у меня даже в мыслях не было пытаться оправдать себя, что единственное, чего я хотел, — это как-нибудь, как угодно, но все же оставаться на плаву. Для первого убийства у Дуга еще мог быть мотив, хотя бы и не очень убедительный. Но для второго я, сколько ни старался, при всем желании не мог придумать подходящего основания.

Конечно, у Гвен мог быть не один любовник. Несмотря на слова Линды, Расселла Стоуна нельзя было исключать полностью. И Пит Лэндис, что бы она там ни говорила, тоже еще мог оказаться человеком, которого я ищу. И...

Замки из песка. Пустые измышления.

Все оставалось там, где было. Я не продвинулся, ни на шаг. Я не привык к работе детектива, и, хотя в том, что касалось тактики, иногда демонстрировал некоторые успехи, стратегия выдавала дилетанта и в лучшем случае заслуживала упрека в отсутствии ясности. Мне было известно достаточно большое количество фактов, некоторые из которых мне лучше было бы вовсе не знать, но я до сих пор не мог дать хоть сколько-нибудь стоящего ответа на вопрос, кто мог убить Робин или хотя бы зачем.

Где-то ближе к десяти утра я наконец заснул. Мне снился дурацкий сон про девушку с тремя голубыми глазами: третий глаз, несколько меньше других, располагался над переносицей, между бровями. Она все время что-то говорила, обращаясь ко мне, и третий ее глаз все время моргал. Я проснулся около шести, но сон все стоял перед глазами, и я не мог от него избавиться. Этот образ не шел у меня из головы и долго меня преследовал. Я пытался вспомнить, как выглядела остальная часть девушки, но вспоминался только лишний глаз.