Владимир Флоренцев - Незримый поединок

Как верно сказал Антуан де Сент-Экзюпери! Вот это писатель! Дубровин оторвался от книги, подошел к двери в соседнюю комнату, осторожно приоткрыл ее. Олежка спал, рядом с ним, обняв мальчика, задремала Ольга. Дубровин вернулся к столу, зашелестел страницами.

«…Несмотря на ловушки, на толчки, на выбоины, продолжаешь двигаться… Вам тридцать семь лет…»

«Мне тоже тридцать семь», — подумал он. И нахлынули воспоминания. Жизнь бросала Константина Петровича Дубровина по своему бурному морю. Сын кадрового военного, он исколесил с отцом чуть ли не всю страну — Прибалтика, Сахалин, Урал, Кавказ, Поволжье… Здесь, на Волге, отец тяжело заболел и умер от мучительной болезни — рака пищевода. Мать Дубровина, бесконечно любившая мужа, переживала его смерть очень тяжело. Из тихого волжского городка, утопающего в белоцветье яблоневых садов, она переехала к родственникам в Янги-Наукат, высокогорный поселок, зажатый каменными тисками Тянь-Шаня.

О Тянь-Шань! Эти горы грозят недостижимостью, их вершины белеют, как шапки степных кочевников, а островерхие гряды словно огромные пики древнего войска. Синий колодец неба, сизые туманы, бродящие по предгорьям на рассвете, даль без конца и края… Север и юг — все смешалось в тебе: ярко-зеленая мурава, зной и холодное дыхание ледников. Кто хоть раз это видел, на всю жизнь оказывается твоим пленником…

Вечерами Костя Дубровин просиживал над потертой географической картой, бредил Пржевальским и Джемсом Куком, биографии которых буквально выучил наизусть. Он хотел поступить в мореходное училище… О любви Дубровина к морю в милиции знал каждый. Когда однажды его наградили именными часами, корреспондент милицейской газеты спросил: «Почему вы поступили в милицию?» Он уже вытащил блокнот, карандаш, но Дубровин огорошил его:

— Никогда я не думал о милиции. Мечтал о море. А в милицию из-за товарища поступил. Убили товарища, с которым вместе хотели поступить в мореходное училище. Собирались ехать экзамены сдавать, а за неделю до отъезда смертельно ранили его. Он служил в уголовном розыске. И я дал себе слово… Знаете «Поэму о ненависти» Георгия Граубина?

Больше вопросов корреспондент не задавал.

Сколько воды с тех пор утекло, сколько лет с той поры пролетело?

Дубровин подошел к зеркалу — скосил глаза: много седых волос на затылке. Сначала он вырывал их, теперь уже перестал обращать внимание. Стареть не охота, однако.

Дубровин захлопнул книжку, разделся, выключил свет и тихо, стараясь не разбудить спящих, на цыпочках двинулся в спальню. Жена открыла глаза.

— Ты что — не спишь? — спросил Дубровин.

— Так… думаю…

— О чем?

Она подавила вздох:

— Как с Олежкой быть?

— Олюшка… — Дубровин обнял жену. — Пусть поживет пока у нас.

— Скажи, Костя, а может так быть…

Она замолчала.

— Ну?

— Глухарь… Где он?

— На него всесоюзный объявили, Оля. Но, по-моему, он где-то здесь. И, в конце концов, мы нападем на его след.

— Он знает, что Елена умерла?

— Наверное.

— А почему он не уезжает в другое место? Если ты говоришь, что он здесь, значит что-то его удерживает?

— Видимо…

Дубровин увидел — глаза у Ольги странно мерцали в темноте. Он поцеловал ее в щеку, потом в теплые длинные ресницы и почувствовал на губах соленый привкус.

Выскочив из машины, Дубровин почти бегом направился к подъезду. В полутемном коридоре он столкнулся с уборщицей. Загремело ведро.

— Опять вы, полуночники, сидеть задумали, — выжимая тряпку, заворчала уборщица. — Ты, Костя? Шел бы домой, отдохнул.

— Скоро, скоро, тетя Маша, — успокоил ее Дубровин и заспешил по коридору.

— Только вы одни и сидите по ночам из розыска. Иди, иди, там тебя Александр Ильич дожидается, только что приехал.

Дубровин заглянул в кабинет начальника угрозыска — там было темно. Он свернул в узкий проход направо — здесь было еще три кабинета. Самая крайняя дверь открыта. Он услышал громкие голоса: приглушенный шаляпинский бас Александра Ильича Мартынова и тенорок Саши Нестерова.

Дубровин взглянул на часы — четверть девятого. Он усмехнулся, заглянул в дверь.. На рабочем столе Мартынова стояла литровая бутылка молока и маленькая буханочка черного хлеба. Мартынов хрустел подгорелой коркой и разглядывал стакан. На стакане выгравированы цветы. Когда он наклонял стакан, тень от цветов колебалась на молоке. Мартынов пил эти цветы вместе с молоком, но они возникали снова, пока он не осушил стакан до дна.