Феликс Меркулов - Он не хотел предавать

— Так, — подтвердил Мочалов.

— Она убеждает Малышева предупредить Леже, чтобы его не сцапали. Неважно, что плела, но логично все укладывается, не так ли?

— Так.

— Кстати! — неожиданно осенило Мочалова. — Если Кричевская знала контактные координаты Лежнева… Значит, они поддерживали связь? Значит, и у него должны были иметься ее контактные координаты?!

Георгий чуть дернулся на стуле, покосился на следователя: молодец, дело говоришь, но подожди пока, не перебивай.

— Ну? — поторопил он Яцека.

— Баранки гну. Повторяю вопрос: как Малышев понял, что его, откровенно говоря, поимели? Что произошло?

Молчание было ему ответом. Сам же Яцек и продолжил:

— Допустим, Малышев ее любил и поверил ей. На суде Кричевскую оправдали. Зачем стреляться? Впору шампанское пить. Впору на Сейшельских островах проматывать миллионы покойника, если Малышев верит, что Кричевская их честно унаследовала. А он вдруг бах — и застрелился. Не находите в этом маленькой логической неувязочки?

Яцек обвел присутствующих взглядом победителя.

— Можно допустить, что у Малышева были другие мотивы кроме личных симпатий к Кричевской, — глядя в сторону, ответил Георгий. — Допустим, Кричевская посулила Малышеву золотые горы, а у Юры — невеста. Семью заводить — нужны бабки, своя квартира нужна, да мало ли что еще! Заела человека нищета.

— Что ж, по-человечески очень даже понятно, — оценил Михальский.

— А застрелился Малышев потому, что Кричевская его обула. Обманула, исчезла и гроша ломаного за труды не дала. Вот он и впал в тоску. Тоже понять можно: таких дров наломал, служебный подлог совершил, знал, что рано или поздно все всплывет. Да и совесть, наверное, стала мучить…

— Ага, — процедил Яцек. — Натощак это особенно часто случается.

Гольцов нахмурился, замолчал.

— Тебе как эта версия? — задал Яцек вопрос следователю.

Мочалов скривился. Молча порылся в черной прокурорской папке и извлек позапрошлогодний, изрядно помятый и надорванный на корешке номер журнала «Медведь».

Покраснев, объяснил:

— Взял с собой на всякий случай.

Журнал открылся на развороте, и все сразу стало очевидно без слов и философских выкладок.

— Это Любовь?

При одном взгляде на женщину, раскинувшуюся в смелой позе на медвежьей шкуре перед горящим камином, любые финансовые доводы казались оскорбительными.

— Только кастрат может служить такой женщине за деньги, — резюмировал Михальский. — Что-то произошло в промежутке между этим письмом и судом над Кричевской. Ты знаешь, когда Малышев отправил это письмо?

— Знаю, — кивнул Георгий. — Одиннадцатого февраля.

— А вышла Кричевская на свободу когда?

— Двадцать седьмого, — с содроганием вспомнил Мочалов. — Никогда этот день не забуду.

— Действуй, — кивнул другу Михальский. — У тебя есть отрезок в шестнадцать дней. Что произошло с Малышевым в это время?

В три часа ночи было принято решение разойтись. Уже в прихожей, пожимая руку новоиспеченным коллегам, Мочалов вдруг задержался и, вежливо кашлянув, сказал:

— Я только одного не понял. Какая из этих хреновых новостей была хорошей?

Георгий хлопнул себя рукой полбу:

— Идиот!

И, виновато улыбнувшись, сообщил друзьям, едва не рухнувшим от подобной забывчивости:

— Совсем из головы вылетело. Полиция Нидерландов вышла на Леже. Он взят под наблюдение.

Просыпаться не хотелось. На самом дне глубокого сна шевелила щупальцами мысль: «Спать… Спать… Не надо просыпаться». В начале шестого солнце залило апельсиновым цветом шторы. Любовь на ощупь нашла в ящике прикроватной тумбы черную повязку для глаз — непременный атрибут спокойного сна в тропиках. Натянула повязку на лицо и зарылась в шелковые подушки. Спать… Спать…

Ночь здесь гораздо короче необходимых для сна восьми часов. Точнее, ночь наступает слишком рано — в восемь вечера. Здесь нет заката. Раскаленный солнечный шар висит, висит над пляжем — и вдруг срывается, падает и тонет в океане, и наступает тьма — призыв к веселью, магии искусственного освещения ночных клубов. В два часа ночи возвращаешься из ресторана, а в пять утра белый день уже слепит глаза, врывается под закрытые веки, будит, тормошит, требует: подъем, подъем!

О господи, как болит голова!

Она пошарила рукой по тумбочке, отыскивая коробочку со снотворным, но под руку попадалось все что угодно, кроме таблеток. Сон между тем улетучился. Теперь даже со снотворным она не сможет уснуть. Нужно подняться, сесть, заказать завтрак: кофе, воду и блины с икрой, — действия, доведенные до автоматизма. Пока жуешь, можно временно не думать о главном. Но сколько ни оттягивай, возвращение к реальности неизбежно.