Феликс Меркулов - Он не хотел предавать

— Можно полюбопытствовать? — замедлив шаг, спросил Георгий.

Наследница махнула рукой.

— Смотрите. Не знаю, что с ними делать? — пожаловалась она, равнодушно разглядывая живописные полотна. — Продать, наверное, надо. Ух, сколько возни!

Большинство полотен, на взгляд Гольцова, ничего интересного не представляли: пейзажи, натюрморты… Живописные поделки уровня Арбата и измайловского вернисажа. Одна так и вовсе шедевр в своем роде: и береста, и янтарь, и рамка сплетена из лозы… Видимо, поначалу Завальнюк большим художественным вкусом не отличался, но постепенно научился отличать шедевры от поделок, потому что в доме Георгий видел вещи интересные. А может, их привезли с собой новые хозяева?

— А это… Это ведь Арамов? — спросил Георгий, сняв чехол с последней картины и с удивлением обнаружив там очень любопытный женский портрет.

Наследница молча кивнула, глядя на портрет со смешанным чувством.

— Вернисажная вещь, — забросил удочку Гольцов. — Почему вы не хотите ее оставить у себя?

Он не разбирался в живописи, но, с тех пор как Мочалов просветил его насчет личной жизни Любови Кричевской, Георгий заинтересовался творчеством спившегося питерского гения.

— Потому что это портрет второй жены моего отца, — объяснила наследница, посчитав вопрос исчерпанным.

Георгий поднял портрет за тяжелую багетную раму. Картина была выполнена в свободной манере. (Когда далекие от искусства люди используют словосочетание «свободная манера», это значит, что соответствие оригиналу меньше, чем у Карла Брюллова, но больше, чем у Пикассо.) Еще не зная, какую роковую роль сыграл этот небольшой, пятьдесят на семьдесят, портрет в жизни его покойного владельца, Георгий поставил его на стол и, отступив на пару шагов, издали стал рассматривать изображенную на портрете женщину.

Любовь Кричевская на портрете была совсем не та, какую он успел запомнить со встречи в Шереметьеве-2. С портрета на Гольцова смотрела, грациозно повернувшись вполоборота назад, необыкновенной красоты женщина в серебристо-голубом вечернем платье с глубоко обнаженной спиной. Левая рука ее небрежным жестом касалась щеки. Точеные, мраморные пальцы скользили по губам — то ли женщина откидывала прядь волос, то ли говорила: «Тсс!» — прикладывая палец к губам. На безымянном пальце сверкал драгоценный перстень. С обнаженного плеча соскальзывал искрящийся мех черно-бурой лисицы. Осанка королевы, взгляд чарующий, нежный, губы трогательные. По этим трогательным губам и глазам с поволокой с трудом, но можно было угадать ту гриппующую блондиночку с косичкой, которой Малышев в аэропорту подарил упаковку бумажных носовых платков.

И все-таки между ними была огромная разница… Эта, на портрете, казалась мудрее и старше.

Снимая картину со стола, Георгий заметил на обороте подрамника бумажку с именем художника, датой и названием картины. Название показалось Гольцову неожиданно пошлым, не соответствующим ни роскошной женщине, ни роскошной раме: «У беды глаза зеленые…» Георгий невольно сверился с портретом, действительно ли зеленые, и убедился — да, у женщины с портрета были зеленые глаза, хотя у блондинок чаще встречаются голубые.

— А вы предложите выкупить его бывшей жене вашего отца, — посоветовал Георгий, накрывая картину простыней.

Наследница поморщилась:

— Я предлагала, но она ответила, что портрет ей не нравится. А мне он на что?

— А художник? Может, Арамов захочет выкупить свое творение?

Дочь Завальнюка пренебрежительно отмахнулась. То ли ее не волновала судьба портрета, то ли и этот вариант был испробован — и безуспешно.

С веранды они вышли во внутренний двор, откуда дорожка вела в сад. Вокруг подстриженного газона с визгом носились внуки покойного Завальнюка. Мальчишка лет пяти-шести обстреливал из водяного автомата собачонку с выпуклыми глазами. За ними едва поспевала бегом трехлетняя девочка. Собачонка визгливо лаяла, девочка заливалась хохотом, мальчик издавал устрашающие вопли, соответствующие, но его мнению, военным действиям. Из-за угла дома доносился рокот бульдозера.

— Сумасшедший дом! — энергично закричала наследница, оборачиваясь к Гольцову.

С этим он мысленно согласился.

Наследница проводила Георгия до живой беседки, где уже сидел один гость.

— Станислав Беняш, — представился молодой человек, чуть приподнявшись из ротангового кресла-качалки.

Судя по простоте общения, вездесущий литературный секретарь покойника и здесь успел прижиться. Когда наследница хотела сходить в дом за фотографиями, предупредительный Стасик ее опередил: