Жозеф Кессель - Лев

Патриция продолжала улыбаться, но в ее улыбке уже не было насмешки и чувства превосходства, лишь спокойная уверенность в своих способностях общаться со всеми, людьми и животными, согласно законам их собственного мира.

— Эти африканцы все мне рассказывают, — продолжала Патриция. — Я знаю обо всех их делах даже больше, чем мой отец. Он говорит только на суахили и слова выговаривает, как белый человек. А потом, он суровый, — такая уж у него работа. А я никогда не ябедничаю. Клерки, рейнджеры [1] Рейнджер — объезчик, или егерь заповедника. , слуги — все это знают.

Вот они и рассказывают. Тауку — клерк — сказал мне, что паспорт у вас французский и вы живете в Париже. Бой, который нес ваши вещи, сказал, что чемодан у вас слишком тяжелый из-за книг. А уборщик хижины сказал: «Этот белый человек не захотел, чтобы я согрел ему воду для ванной и ничего не стал есть перед сном, — такой он был усталый».

— И я бы спал до сих пор, — вставил я, — если бы один посетитель не разбудил меня чуть свет. Но, наверное, и он уж все тебе сообщил.

Я рассказал Патриции о маленькой обезьянке и миниатюрной газели.

— О, это Николас и Цимбеллина, — сказала Патриция. Взгляд ее стал нежным, но в то же время немного презрительным. Она добавила:

— Они мои. Только они позволяют ласкать себя всем, как собака или кошка.

— О! — сказал я. — В самом деле?

Но Патриция не могла понять, как она меня огорчила, низведя моих таинственных посланцев зари до ранга банальных и раболепных домашних животных.

— Там — это совсем другое дело, — сказала девочка, протянув руку к животным, собравшимся на пастбище и вокруг водоемов, за которыми возвышалась огромная гора, увенчанная снегами и облаками. Рука Патриции дрожала, и в голосе ее, по-прежнему привычно однотонном и бесцветном, прозвучала если не страсть, то, по крайней мере, какое-то чувство.

— Эти звери не принадлежат никому, — продолжала Патриция. — Они не умеют повиноваться. Даже когда они вас принимают, они остаются свободными. Чтобы играть с ними, надо знать ветер, солнце, пастбища, вкус трав, источники воды. Догадываться об их настроении. И остерегаться их, когда у них свадьбы или маленькие детеныши. Надо уметь молчать, забавляться, бегать и дышать, как они.

— Наверное, твой отец научил тебя всему этому? — спросил я.

— Мой отец не знает и половины того, что знаю я, — ответила Патриция. — Он всегда занят. И он слишком старый. Я всему научилась сама, только сама.

Патриция вдруг подняла на меня глаза, и я прочел на маленьком загорелом лице, упрямом и гордом, совершенно неожиданное выражение: робости и смущения.

— Скажите… вам правда нескучно слушать… как я рассказываю о животных? — спросила Патриция.

Видя мое изумление, она быстро добавила:

— Моя мать говорит, что взрослым не интересны все мои истории.

— Я бы их слушал целый день! — ответил я.

— Это правда? Правда?

Возбуждение Патриции чем-то болезненно поразило меня. Она жадно уцепилась за мою руку. Пальцы ее горели, как во время приступа лихорадки. Зазубренные, обломанные ногти впились мне в кожу. Это не просто радость от удовлетворения детского каприза, подумал я. Наверное, в ней давно живет глубокая потребность с кем-то поделиться, и она страдает от отсутствия слушателя. Неужели Патриции пришлось расплачиваться за свои мечты и свои удивительные способности тяжелой ценой одиночества?

Девочка снова заговорила. И хотя ее голос без модуляций был, как и прежде, приглушенным и ровным, — а может быть, именно потому, — он звучал, как естественное эхо зарослей.

Мысль ее работала напряженно, едва уравновешивая бессильное стремление проникнуть в тайну, единственную великую тайну созидания и его созданий. Она скрывала, прятала тревогу и беспокойство, как высокие травы и дикий тростник, когда самые легкие порывы ветра извлекают из них чудесный ропот, всегда Одинаковый и вечно новый.

Этот голос уже не мог служить для мелодичного и пустого общения с людьми. Он устанавливал странную связь между их нищетой, их внутренней тюрьмой и этим царством истины, свободы и чистоты, которое расцветало под утренним солнцем Африки.

Какие же походы совершила Патриция по королевскому заповеднику, сколько бессонных часов провела в колючих зарослях, какое неусыпное внимание и какую таинственную проницательность пришлось ей проявить, чтобы узнать о том, что она мне сейчас рассказывала? Запретные для всех стада стали для нее обществом друзей. Она знала звериные племена, кланы, семьи и отдельные особи. Ко всем нужен был особый подход, у всех были свои повадки, и среди зверей у нее были и враги и любимцы.