Феликс Меркулов - Хроника отложенного взрыва

— Некоторые материалы, с которыми работал Белугин перед смертью.

— Молодец, — спокойно отметил генерал. — Но не шути с этим. Они могут закатить серьезный скандал: ты отказываешься предоставлять доказательства по важному делу, которое к тому же не входит в твою компетенцию. Вот как они это могут подать. И не отвертишься ведь. Да еще припишут самодеятельность: кто дал тебе право заниматься этим делом?

— Пусть пришлют официальный запрос. — Гольцов чуть развел ладони, словно показывая длину чего-то небольшого. — Но ведь они не пришлют. Мне показалось, что они сами занимаются этим не вполне официально.

— Знаешь, что надо делать, когда кажется? Креститься! Мы с тобой не на базаре, чтобы решать: кажется — не кажется. Напоминаю, если ты забыл: мы сотрудники Интерпола. Знаешь, что это значит?

— Знаю, мы не Джеймсы Бонды — мы чиновники.

— Правильно. Значит, и мыслить ты должен как чиновник. Попала в руки бумажка? Подшей ее, оформи как положено, дело заведи, чтобы никто тебя не мог взять за… Ну ты понимаешь.

— Понимаю. — Георгий кивнул.

— Это бюрократия. От нее никуда не деться. Девяносто процентов нашей работы — работа с бумагой. Бумага — это ого-го какое оружие. Она может придавить тебя, как могильная плита. А может вознести. Опасно недооценивать бумагу. Не дай бог, она на тебя обидится: будет мстить и тебе, и детям, и внукам твоим. Одна вот такая бумажка… — Полонский поднял со стола и показал Гольцову стандартный лист с угловым штампом: «Согласовано».

— Так я же…

— Что — я? Пытаешься затеять игры, в которых не смыслишь ни хрена. Если чекисты пришли к тебе, будь спокоен, они уже трижды все оформили на бумаге так, что не подкопаешься. Это как паутина — чем больше ты будешь дергаться, тем сильнее она тебя опутает. Так что в следующий раз, когда они к тебе подойдут, не дергайся, а отдай эти документы. И сделай так, как они попросят. Понял меня?

— Да, — сухо ответил Гольцов.

— Нет, ты не понял, — повысил голос генерал, глядя ему прямо в глаза. — Это приказ.

— Есть.

— С сегодняшнего дня я запрещаю тебе проводить какие-либо мероприятия по делу Белугина. Это тоже приказ.

— Есть.

— И не обижайся, — Полонский сбавил тон. — Пойми, похоже, дело заходит очень далеко. Я догадываюсь: ты попытаешься тайком продолжать свои поиски. Могу только просить — не как начальник, как старший товарищ: думай над каждым своим шагом. По-моему, на карту поставлена уже не свобода, а жизнь Заславского. Да и твоя, скорее всего, тоже. А мне нужны живые сотрудники.

— Света, сделаешь завтра Заславскому из пятнадцатой камеры два укола морфина, утром и вечером, — произнес пожилой врач с чапаевскими усами, открывая сейф. — Вот упаковку я положил.

— Хорошо. — Невысокая медсестра в застиранном белом халате кивнула.

— Меня завтра не будет. Дежурит Михалыч.

— Поняла.

…— К сожалению, ваш запрос не подписан. Ответ еще не пришел, — ответила Гольцову девушка из канцелярии Управления исполнения наказаний Минюста по Москве. — Ничего не могу вам сказать.

— Откуда вы ждете ответа?

— Из ФСБ.

— Почему сами решить не можете, у меня же есть разрешение от судьи?

— Да, но эти люди числятся за ФСБ.

— Почему же они не сидят в Лефортове, в их изоляторе?

— Не знаю. — Голос девушки звучал мягко и вежливо. Либо она была хорошо воспитана, либо терпелива. Третий вариант — ей нравился Гольцов — был исключен, потому как глаза она его не видела: общались только по телефону.

— Что же мне делать? Надо срочно. Все прогрессивное человечество, весь мир с напряжением ждут, когда Интерпол получит возможность задать свои вопросы Заславскому. Как бы нам с вами поддержать честь России?

— Хорошо, — голос на другом конце трубки повеселел, Гольцов мог бы побиться об заклад, что девушка улыбнулась, — я попробую уточнить, в чем там проблемы. Как могу, постараюсь ускорить этот процесс.

— Если получится, я буду любить вас вечно!

— А вы не боитесь последствий?

В больничной камере Заславский понял, как соскучился по свежему воздуху и тишине. В обычной хате было очень душно. Люди вдыхали тяжелый, пропитанный потом и влагой воздух. Здесь жили вчетвером в просторной камере на шестерых. На зарешеченном окошке-бойнице не было стекол.

После вони общей камеры запах только что помытого туалета казался ароматом. Белобрысый паренек из Рязани, промышлявший в Москве угонами, драил парашу несколько раз в день. Его подгоняли пинками двое соседей: наемник из Чечни, здоровенный араб с черным кучерявым шаром из волос на голове, и громадный ирокез, постоянный клиент Матросской Тишины.