Николай Леонов - Очевидцев, помнится, не было

– Извини, Коля, нам пора. Витька в Москву всего на пару дней приехал и хочет посмотреть столицу. – Он положил пистолет на стол и посмотрел на Сбруева. – Я вчера видел Сергея, он просил тебе передать записку. – Шурик вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку. – Я бы на твоем месте пошел. – Он положил записку на пистолет и как бы между прочим обронил: – Надежное оружие, хорошо, что ты с ним не расстался.

Прощались сдержанно. Петровский заглянул снизу в лицо, покровительственно или ободряюще потрепал по локтю и вышел на лестничную площадку. Шурик сказал, что будет звонить. На пороге оглянулся, хотел что-то добавить, но только махнул рукой. Николай вернулся в комнату и сел на диван. Комната выглядела иначе, чем час назад.

Казалось, что полированная мебель подернулась налетом и потускнела. На столе лежит пистолет, а на нем записка. Сергей опять в Москве. В его прошлые приезды они не виделись. Сбруев узнавал о присутствии Сергея по вызовам в прокуратуру. Теперь Сергей хочет встретиться, и отказаться от встречи нельзя, потому что сообщил о ней Шурик, который в прокуратуре трижды давал показания в пользу Сбруева, а сейчас сказал, что нужно идти. Что означает записка, положенная на пистолет?

Когда Николай закрыл за ними дверь, Шурик Масляков взял Петровского под руку, и они медленно начали спускаться по лестнице, поддерживая друг друга, словно пьяные. Оба, шаркая, пересекли площадку второго этажа, поняли, что Николай их видеть или слышать уже не может, и, не сговариваясь, одновременно бросились вниз, в несколько прыжков оказались у парадных дверей, столкнулись и выскочили на улицу. Тяжело отдуваясь, они пробежали еще квартал и только у Гоголевского бульвара перешли на шаг.

Масляков одернул плащ, провел ладонью по мокрой от пота шее и искоса посмотрел на Петровского, который шел рядом и внимательно смотрел под ноги, будто что-то хотел найти на ослизлом, забросанном листьями бульваре.

– Витька, а мы не гады? – спросил Шурик, икнул и провел языком по пересохшим губам. – Выпить бы.

– Перебьешься, – буркнул Петровский и достал папиросы.

Они прикуривали долго, изображали, что очень сложно прикурить на ветру, отворачивались и прикрывали огонек ладонями. Они могли стоять так час, кашляя и чертыхаясь, застегивая плащи и поднимая воротники, лишь бы быть чем-то занятыми, не смотреть друг другу в глаза, не думать о комнате, из которой ушли, о друге, оставшемся в этой комнате. Если хватит спичек, то можно прикуривать и час, можно расстегнуть на плаще все пуговицы и медленно их застегивать. Но помочь себе этим нельзя. Они подняли головы, одновременно встретились злыми взглядами, вздохнули и сели на ближайшую скамейку.

– Я гад, это точно, – задумчиво протянул Масляков. – Я за собой давно замечаю. С человеком несчастье случится, а у меня сразу мысль: слава богу, что не со мной. Я гоню ее, а она, как мышка, спрячется под пол, но скребет. Я ее шарахну, а она скребет.

– Заткнись, я про тебя еще и не то знаю, – сказал Петровский. – Ты у меня в отряде спирт воровал.

– А ты знал? – удивленно и радостно спросил Масляков.

– Конечно, знал. Заткнись.

Масляков с сожалением замолчал. Такой повод был поговорить о чем-нибудь постороннем, покаяться, посмеяться, вспомнить... А что вспомнить? Все то же, что вспоминалось десятки и сотни раз. Записывалось собственноручно, записывалось следователями, прокурорами и адвокатами.

Подполье провалилось сразу, в одну ночь. А за три дня до провала из отряда в город ушли два лучших разведчика. И он, Шурик Масляков, видел, как был схвачен гестаповцами один из них – Сергей Косых. Вечером Шурик встретил Николая и передал приказ: срочно вернуться в отряд. Он передал приказ, но знал, что Николай не уйдет. Ночью город проснулся – немцы брали Николая. Сбруев был человек запасливый и «лимонки» расходовал аккуратно. Когда осталась одна, он вылез на крышу горящего дома, швырнул ее в подъехавший грузовик с немцами, разбежался и, прочертив в пламени широкую дугу, бросился головой вниз. Шурик все это видел сам. Ему не рассказывали, он все видел сам.

Зима была снежная, и Николай не разбился. Аресты продолжались всю ночь. К утру брать было уже некого. Ушел только он, Шурик Масляков. Ушел, чтобы вернуться через неделю вместе с отрядом. Вернуться и вынести из подвалов разбитого здания гестапо Кольку Сбруева. Шурик вынес тогда его тело, прошел по центральной улице мимо старух, осеняющих всех крестным знамением, и жавшихся к ним ребятишек и положил на возок командира. Шурик не помнит, кто сказал: «Дышит», – но хорошо помнит парок над полуоткрытым бесформенным ртом. Помнит, как, проваливаясь в снег, бежал к возку Витька Петровский. Тот самый Витька, что сейчас сидит рядом, тот самый, что вчера взял под сомнение невиновность Николая Сбруева, выслушал Сергея и сказал: