Леонид Словин - Такая работа

«Мне не нужен пока арахисовый торт! — подумал Герман, доставая бумагу. — Ровная дорога не для альпинистов, не для скалолазов». «Не успел» тот, кто шел по обкатанной дороге, кто не видал тех холодных ночей в лесу, когда они шли сто двадцать километров пешком на Сотомицу, когда казалось, что идущий впереди тебя Егоров или Тамулис сгибается под тяжестью ковша Большой Медведицы…

«Мама! Поймешь ли ты это? Поймешь ли, почему Женька с Ириной приезжают к тебе? Ведь их место здесь! Иногда, когда они сидят у себя на Литейном или играют в бадминтон на даче, они вспоминают университетские годы, и меня, и Витьку… Нам-то они никогда не объяснят, почему так получилось… Женьке кажется, что он виноват передо мной, перед другими ребятами… Сердце у него доброе… Мой отец тоже не выбирал легкий путь! Скоро меня примут в партию. Ты за меня не волнуйся…»

Он снова закурил: наверно, не позднее завтрашнего дня их опять вызовут к следователю… Неудачное выступление Ратанова теперь их оружие! «Что ты девочку мучаешь? — сказал как-то Егоров о Гале. — Смотри, как она изменилась!»

«Может, через несколько дней или месяц в Ленинград заедет девушка. Ее зовут Галей. Это мой друг, мама! Покажи ей Ленинград. Она ничего не видела, кроме здешних мест. Покажи ей Эрмитаж и ту беседку между корпусами, где я играл, когда был маленьким. Все ей обязательно покажи… И не беспокойся за меня осенью»…

И тут он почувствовал на глазах слезы, а стыда, который с детства приходил вместе со слезами, не было. И он понял, что слезы эти не о себе, — он впервые в своей жизни как мальчишка заплакал об отце.

На следующий день после актива, несмотря на непогоду, Артемьев с утра уехал на машине в совхоз «Первая пятилетка» — там его ждали. Но даже занимаясь давно привычным и любимым делом — он сам был в прошлом директором совхоза на целине, — он не переставал думать, что ему нужно еще раз вернуться к происшедшему в милиции.

Потом, на обратном пути в город, Артемьев снова перелистал записную книжку, вспомнил областной актив, реплики Кривожихина и безнадежный жест начальника уголовного розыска, которого Кривожихин фактически проводил с трибуны.

«Как это еще живо в нас, — подумал Артемьев, — порою и сами не замечаем сразу».

Вернувшись в обком, он вызвал Кривожихина.

— Садись, Михаил Петрович. Ты активом доволен?

— Все прошло отлично, Максим Романович. Активность возросла, сорок три человека выступить записались…

— Я не об этом. В этой истории с начальником уголовного розыска тебе все ясно?

— С Ратановым?

— Да. Ведь это — дело серьезное. Ты выступление Макеева слышал?

— Мне все ясно.

Артемьев работал с ним уже больше года и никак не мог привыкнуть к манере Кривожихина: при ответах, не моргая, смотреть ему в глаза долгим, напряженным взглядом, словно ожидая команды «отставить!».

В кабинет вошел второй секретарь обкома — Линьков, спокойный, грузный, с виду неторопливый.

— Все ясно, — не спуская глаз с Артемьева, повторил Кривожихин, досадуя, что приходится объясняться в присутствии острого на язык Линькова. — Скурякову я верю, больше даже, чем московскому следователю. Такое дело должно оздоровить обстановку. Кроме того, обратите внимание, Максим Романович, на цифры раскрываемости города и районов. Город тянет вниз всю область. Сравните, например, с Елкинским районом…

— Областной центр и село! — фыркнул Линьков. — Хорош анализ! Кстати, Михаил Петрович, какое количество дел падает там и здесь на одного работника?

— Я этот вопрос не изучал.

— А ты в горотделе-то был? С коммунистами рядовыми разговаривал?

— Я считал нецелесообразным…

— Секретари ЦК бывают в московской милиции, а он — нецелесообразно… И инструктор, уверен, твой не побывал…

Вошел помощник секретаря.

— Максим Романович! Здесь письмо на ваше имя из городской милиции. Кроме того, в приемной два работника — Альгин и Александров.

— Михаил Петрович, — спросил Артемьев, — вы с ними разговаривали?

— Я занят был, — отдавая себе отчет в неприятных для него последствиях этих слов, честно сказал Кривожихин. Эту обезоруживающую всех честность в нем всегда ценили на прежней работе. — Цифры вот эти готовил.

Линьков громко вздохнул, достал папиросы.

«Пожалуй, действительно, мы с тобой поторопились», — подумал Артемьев и вспомнил, что эта мысль как-то уже приходила.

— Пригласите.

Артемьев мельком взглянул на незнакомый размашистый почерк, прочел подпись и, положив письмо на стол перед собой, поднялся — в кабинет уже входили: высокий и хмурый Александров и приземистый, с удивленным и взволнованным лицом Альгин.