Аркадий Вайнер: Потерпевшие претензий не имеют

– Почему?

– Потому что ваш любимый Сурик, по прозвищу Честность, тот самый, у которого правдивость – ремесло, и остальные его дружки не только легкомысленные, но и жестокие молодые люди. И они вас поставили в довольно опасное положение.

– Это чем же?

– Они научили вас сказать, будто вас не было на месте происшествия, на автостоянке, где произошла драка…

Она сделала протестующее движение, хотя в глазах ее уже плыла дымка страха. И я не дал ей говорить.

– Подождите, подождите, Марина, не перебивайте меня! Дослушайте, не говорите непоправимого, сохраните себе пути к отступлению.

– Но я ничего не знаю… – вяло проблеяла Марина.

– Вот этого они и добивались, они боялись, что вы, не улавливая некоторых тонкостей, наболтаете мне лишнего. А так – не было вас на месте, и говорить не о чем. Но вы там были, и вас там видели.

– М-меня видели?

– Конечно! Поэтому, если я вас завтра вызову в прокуратуру и вы мне хоть полсловом заикнетесь о том, что вас там не было, я сразу же вынесу постановление о привлечении вас к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Вам понятно? Не Сурика, не Карманова, не Винокурова, а именно вас! Ясно?

– Да что вы все хотите от меня? – взмолилась Марина, которая сейчас уже не была высоко парящей летчицей, а стала родной сестрой всех перепуганных и несчастных девиц на белом свете.

– Мне от вас ничего не надо. Я хочу только, чтобы вы мне ответили на один вопрос, имеющий к этой истории достаточно косвенное отношение. И если вы мне надумаете солгать, то завтра же мы продолжим этот разговор у меня…

– Так я же ничего не знаю… – беспомощно развела Марина руками. – Я с удовольствием, если могу…

– Можете, можете! Объясните мне, за что ваши дружки били шофера Плахотина. Помните, вы еще сами сказали: накидали ему банок?

– Честное слово, я подробностей не знаю! – Она прижала руки к своей обильной груди. – Честное слово! Я краем уха слышала, что он не привез какое-то мясо или не туда привез… А может, долг за мясо не вернул, что ли… И больше я ничего не знаю! Честное слово!.. Чем хотите поклянусь…

– Да не клянитесь вы ничем, я вам верю. – Допил остаток кофе, поставил чашку и ушел.

Уколова я встретил у подъезда прокуратуры.

– Я вас с обеда дожидаюсь, – сказал он.

– Значит, ценную информацию принес. Иначе ты, человек занятой, не стал бы на меня, пустохода, дорогое время тратить…

– Это мы еще посмотрим, насколько она ценная, – сделав мне снисхождение, улыбнулся Уколов. – В ОБХСС предлагают завтра провести операцию… У них есть сведения, правда, непроверенные, что мясо воруют с базы…

– Хорошо, что не прямо с пастбища, – заметил я.

– С пастбища не украдешь, там счет по головам, – отмел мой незатейливый юмор Уколов. – Наших клиентов нужно брать только с поличным, потому что они во время кольцевого завоза мясо везут по нормальным, правильным документам. Но всем законным получателям недогружают по сто – двести килограммов и сразу же сбрасывают лишек на точках общепита…

– Понимаю, – кивнул я. – Интересно, к Ахмету тоже повезут? Меня не побоятся?

– А чего им вас бояться? – удивился Уколов. – Они же потерпевшие…

– Ну, все-таки… Должны какую-нибудь опаску иметь?

– Да что вы, Борис Васильевич, они бояться отвыкли, считают, что все «схвачено»! А монета каждый день нужна, так что повезут, не сомневайтесь… Кстати, в ОБХСС почти уверены, что повезет «левое» мясо Плахотин.

– Если повезет – это логично, он ведь с винокуровской компанией не рассчитался, долг за ним. Что нам с тобой делать?

– Ждать до завтра. Как только Плахотин загрузит на продбазе грузовик, ребята нам звонят и мы выезжаем…

– Я разрешил вам вчера свидание с сыном Александром, вы у него были? – спросил я.

Отец молча кивнул, а мать торопливо сказала:

– Да, спасибо вам большое, больше часа с Сашенькой видались…

Мы сидели в большой комнате их крепкого просторного дома. Когда я вошел, Степанова пригласила:

– Пройдемте в зало…

«Зало» было обставлено современной полированной мебелью, не имеющей индивидуальных примет, никогда нельзя по ней определить, живет здесь доцент или колхозник. Разговор не клеился – отец каменно молчал, а мать, подвижная моложавая женщина, сетовала, плакала, жаловалась на неукротимые характеры сыновей.

– Нрав у Сашки трудный, – говорила она. – Он ведь каждой бочке затычка, а так жить с людьми нельзя. Не любят они, когда им в нос тычут… И с Вадиком сладу нет… Мы ведь с отцом всю жизнь горбили, для них добро наживали, а Вадик на каждое слово – «мещанство», «пошлость»… Третьего дня сказал мне: «У вас сознание мелкобуржуазное»! Надо же, а?..