Дик Фрэнсис - Ноздря в ноздрю

— Чего лыбишься? — пожелал узнать один из них, надвинулся на меня, и его лицо оказалось в каких-то дюймах от моего, дыхнул перегаром.

— Ничего, — миролюбиво ответил я.

— Вот и перестань лыбиться. — Язык у него уже сплетался.

Я буквально чувствовал, как медленно ворочаются его залитые алкоголем мозги. В этой группе он, похоже, был вожаком, и я видел, как остальные пристально следили за каждым его движением. Он перебирал возможные варианты действий. И самый простой, отойти и оставить меня в покое, означал потерю лица в глазах тех, кто избрал его вожаком. Все это могло показаться забавным, если бы не пугало. Глаза парня широко раскрылись, и я понял, к какому он пришел выводу: спасти репутацию могло только насилие.

Но выпитое спиртное настолько замедлило его движения, что я вовремя заметил приближающийся кулак и успел увернуться от него. На лице вожака отразилось удивление, когда он увидел, что его кулак разминулся с моим носом на дюйм, а то и на два, не причинив ему никакого вреда. Зато момент движения, набранный рукой, оказался таким сильным, что вожак потерял равновесие и рухнул на платформу. Я понял, что мне тут делать больше нечего. Повернулся и побежал.

Несколько последующих минут нагнали на меня страху. Я почувствовал себя на месте зайца, убегающего от своры гончих. К счастью, большинство из них не только под завязку налились пивом, но и отличались избыточным весом, так что не могли выдержать мою подкормленную адреналином скорость. Однако двое из них оказались достаточно проворными, и несколько раз я чувствовал, как их пальцы соскальзывали с моей спины. А один раз я отмахнулся дорожной сумкой и услышал, как кто-то охнул, получив, похоже, по физиономии.

Я выбежал из здания станции, перемахнул через барьер, отделявший тротуар от проезжей части Юстон-стрит, и, лавируя между автобусами, легковыми автомобилями и такси, продолжил путь, спасая свою жизнь.

К счастью, сочетание здравого смысла и проезжающего патрульного автомобиля убедило эту парочку, что преследование пора прекратить. Поэтому я, миновав четыре полосы движения, смог перейти на быстрый шаг и, тяжело дыша, пошел на запад.

Еще сбросив скорость, я облегченно рассмеялся. Несколько пешеходов как-то странно на меня посмотрели, но, слава богу, на этот раз в их глазах я заметил только веселые искорки. Я чувствовал себя на седьмом небе и буквально парил над тротуаром, оглядывая приближающиеся автомобили в поисках свободного такси, которое могло отвезти меня в Фулем.

Каролина жила в полуподвальной квартире. Тэмуорт-стрит, как и многие другие улицы Лондона, появилась на карте в 1920—1930-х годах, когда начало увеличиваться городское население. Изначально дома с широкими террасами предназначались для одной семьи, но с тех пор многие здания разделили на несколько отдельных квартир. И полуподвальные возникли на месте «помещений под лестницей», в которых ранее жили слуги. Так что в квартиру Каролины попадали не через крыльцо, а через вход для слуг. Для этого приходилось войти в железную калитку и спуститься на восемь ступенек в маленький бетонированный дворик, который находился ниже уровня улицы.

Каролина открыла дверь с радостным вскриком и бросилась мне на шею, одарив меня долгим поцелуем в губы. Если у нее еще и оставались сомнения в серьезности наших отношений, внешне она их никак не выказывала.

Ее квартирка тянулась под домом и выводила в садик, достаточно большой, чтобы поставить там стол и пару-тройку стульев.

— Летом его освещает утреннее солнце, — похвасталась она. — Очень милый садик. Именно из-за него я и сняла эту квартиру.

«Неужели, — подумал я, — человек может быть счастлив в этих каменных джунглях только потому, что имеет возможность поставить под открытым небом стол и пару стульев?» Я чувствовал себя гораздо счастливее среди открытых пространств Ньюмаркет-Хит, но знал, что скоро и мне придется переселиться в этот человеческий муравейник, чтобы реализовывать честолюбивые замыслы Марка.

В квартире Каролина выдерживала минималистский стиль: голые деревянные полы, хромированные стулья, белая кухня. У нее были две спальни, но одну она приспособила под репетиционный зал, со стулом и пюпитром по центру и стопками нот у стен.

— Соседи не возражают? — спросил я.

— Нет, — достаточно твердо ответила Каролина. — Я не играю поздно вечером и до девяти утра, так что никто не жаловался. А одна женщина, которая живет наверху, даже говорит, что ей нравится меня слушать.