Виктор Пронин - Чисто женская логика

— Это вы точно помните?

— Да.

— Не ошибаетесь?

— Вообще-то я ошибаюсь. Иногда. Но в данном случае — нет. Я совершенно уверена в том, что говорю. Аляповатый бумажный пакет размером с книгу стандартного формата лежал на столе, придавленный фотоаппаратом. Выходя из квартиры по вашему зову, я оставила дверь на балкон открытой. А чтобы пакет не сдуло сквозняком, я прижала его... мыльницей. Теперь нет ни мыльницы, ни пакета со снимками.

— А пленка?

— Пленка цела, поскольку я захватила ее с собой. Она просто завалялась в сумочке. Сумочка была при мне. С ней я и вошла в эту пещеру, которая совсем недавно была моей квартирой, — Касатонова, видимо, сама не заметила, как стала перечислять все свои действия, самые незначительные, чтобы застолбить в сознании участкового каждый свой шаг, поступок, жест, слово. Чтобы не осталось у Гордюхина никаких сомнений в ее здравости, в ней самой.

— Может быть, они искали деньги? У вас есть деньги?

— Деньги на месте. Где именно... Не скажу.

— И это правильно, — усмехнулся Гордюхин. — Шуба, манто, драгоценности?

— Все это исчезло. Лет двадцать назад. Когда я ушла от мужа. Или он ушел от меня. Как вам будет угодно. Но все это я спустила сама, по доброй воле.

— Зачем? — простодушно удивился Гордюхин.

— Кушать хотелось.

— Простите, — он смутился так яростно, что лицо его по цвету почти сравнялось с околышем форменной фуражки. — Виноват.

— Вот транзистор, — Касатонова пришла на помощь Гордюхину, и перевела разговор на соседнюю тему. — Этот транзистор, — она ткнула своим пальчиком в приемник, все еще стоявший на столе, — стоит в десять раз больше, чем фотоаппарат, который вы так неуважительно называете мыльницей. Но мыльницы нет, а приемник на месте.

— В таком случае вывод можно сделать только один, — твердо сказал Гордюхин.

— Какой? — спросила Касатонова и даже вперед подалась, чтобы побыстрее услышать ответ.

— Все это, — Гордюхин сделал широкий жест рукой, — все это инсценировка.

У них было мало времени, и они пытались замаскировать истинную свою цель.

— Господи, Николай Степанович! Скажите мне, наконец, — в чем же была их истинная цель? Они хотели меня убить?!

— Пока нет.

— А потом захотят?

— Как знать, — уклончиво ответил Гордюхин. — Как знать, — повторил он, видимо, и сам только сейчас осознав ужас собственного предположения. — Да вы не переживайте, Екатерина Сергеевна. Все идет не самым худшим образом.

— Но может пойти и самым худшим образом? Интересно, кого же вы пригласите в качестве понятых, когда будете фотографировать мой холодный труп? Этого пьяного слесаря? Я против. Только не его. Он опять заснет на диване, будет похрапывать, посапывать, попукивать... А я, бездыханная, в это время буду лежать вот на этом полу?!

Гордюхин некоторое время озадаченно смотрел в касатоновские глаза, пытаясь понять — шутит она или уже впала в самую настоящую истерику. И лишь через некоторое время в самых уголках ее глаз он увидел нечто поигрывающее, нечто такое, что можно назвать смешинками, которые она пыталась скрыть из последних сил.

— Ладно, — он махнул рукой. — Отвечаю на ваш вопрос. Я не исключаю, что цель погромщиков — снимки.

— Снимки? — удивилась Касатонова. — А на фига они кому нужны? Какой смысл взломщикам брать снимки, если у следователя Убахтина в папке этих снимков в десять раз больше?

— Не знаю, — негромко ответил Гордюхин. — Не знаю... Но что-то в этом есть.

Давайте припомним, как все происходило... Мне позвонил Убахтин и сказал, что поступил звонок от какого-то хмыря об убийстве. Да, к тому времени слово «убийство» уже прозвучало. Это очень важно — человек позвонил Убахтину, вернее не ему самому, он вначале вышел на дежурного, так вот он и произнес первым это слово. А Убахтин уже позвонил мне, велел быть на месте, а он со своими ребятами выезжает.

— После этого вы идете поднимать меня с постели, — подсказала Касатонова.

— Примерно так, — смутился Гордюхин, ему, видимо, показались двусмысленными слова о постели. — И мы с вами присутствуем, как Пыжов своим нехитрым инструментом... — Пыжов — это кто?

— Слесарь!

— А, так он Пыжов, — протянула Касатонова, будто фамилия слесаря действительно имела значение. — Пыжов! Надо же... Инте-ре-сно, — она даже голову склонила набок.

— Дальше, — Гордюхин с трудом дождался, пока Касатонова привыкнет к фамилии слесаря. — Пыжов выставляет дверь без особых усилий, и мы входим.

— Нас обогнал тот хмырь с чемоданом, — подсказала Касатонова. — Цокоцкий.