Владимир Кашин - …И никаких версий

«Нет, конец еще не допечатала. Только пришла. Но осталось немного. К обеду, между делом, закончу, — ответила она. — А второй экземпляр есть».

«Дайте на секунду, — попросил Павленко. — Мне Антон показывал, но еще хочу взглянуть».

Когда Нина дала ему отпечатанные страницы, Павленко стал быстро рыться в них. Руки у него дрожали, папка выскользнула, и листки веером легли на пол. Нина бросилась их подбирать, а Павленко схватил со столика уже отпечатанное командировочное удостоверение и побежал к начальству подписывать. Больше в этот день она его не видела…

Но ведь что ей сказал этот полковник?! Что-то несуразное! Антон погиб?! Какая-то нелепость! Журавель, ее милый белокурый Антон, возник перед глазами живым, радостным, веселым, как всегда. Таким он был и вчера, когда она принесла ему часть перепечатанной работы. Почему же сегодня ей сказали, что его нет в живых? Этого не может быть!

Нелепость, нелепость, нелепость! И Павленко сегодня, уезжая в командировку, ничего не сказал.

Ведь он должен был бы знать, если не дай бог… Да, когда же это могло случиться?! Когда? Вчера вечером они все вместе сидели… В волнении Нина никак не могла понять, когда было «вчера» и что такое «сегодня». Нет, это неправда! — окончательно решила она… Но солидный человек, полковник милиции! Зачем ему врать? Почему?! Может, просто арестовали бедного Антона? За что же? За то, что шьет сапоги?

Павленко сегодня, конечно, был расстроен, суматошен, но он такой всегда. Нервничал, спешил. Наверное, ему влетело от руководства, что откладывает поездки на завод. Да и вообще этого Вячеслава Адамовича, этого «поймите меня правильно», никогда не поймешь! Но как он мог не сообщить ей об Антоне, если не дай бог… Пожалел ее?

Ей вспомнился разговор с Павленко несколько дней тому назад на этом же бульваре Давыдова.

…Они шли вдвоем по уже затихающему в опускавшихся сумерках бульвару. Нина сосредоточенно смотрела под ноги, словно боялась споткнуться о что-то невидимое на слегка запорошенном снегом асфальте. Она шагала размеренно, чуть покачиваясь, не глядя на своего спутника. Худенькая, высокая, в легоньком пальто, она казалась топольком, который убежал от высоких заиндевевших деревьев, застывших в шеренге вдоль бульвара, и двинулся рядом с человеком.

Павленко нервничал. Он шел подпрыгивающей походкой, то чуть отставал от спутницы, то вырывался вперед, пытаясь увидеть ее глаза, убедиться, что она его слышит, и заячий треух на его голове при этом жалко вздрагивал в такт неровному шагу.

«Поймите меня правильно, Ниночка, — спешил высказаться Вячеслав Адамович, зная, что время его ограничено: еще квартал — и покажутся Березняки, дом, в котором живет машинистка и возле которого ему придется раскланяться. — Поймите меня правильно, Ниночка. Я ваш друг».

Нина молчала, уткнувшись носиком в поднятый воротничок пальто.

«Я хочу вам добра. Я вам очень сочувствую. Знаю и о вашей нелегкой жизни. Все знаю… А человек вы чудесный, милый, добрый… достойны лучшей участи. Если бы вам хоть немножко в жизни повезло! И если бы от меня это зависело!.. Я готов себя убить за то, что не могу сделать вас счастливой».

«Что вы знаете о моей жизни? — высвободила рот из воротничка Нина. — Моя жизнь касается только меня, Вячеслав Адамович».

«Да, да, конечно, — спешил согласиться Павленко. — Поймите меня правильно, я лишь хотел как-то помочь вам, ну как бы сказать, оградить вас…»

«От чего?»

«Ну, — замялся Павленко, — скажем, от новых бед, которые могут свалиться на вашу голову…»

«Каких еще бед?» — женщина уставилась на собеседника.

«Ну, может, не совсем так… просто предупредить, чтобы вы не обманывались… Поймите меня правильно, я не в силах видеть, как вы преданы Антону и какой неблагодарностью он платит. Мне трудно это говорить, но я ваш друг, Ниночка, настоящий друг, я к вам всей душой. Вы мне даже напоминаете Неточку Незванову из Достоевского… Гляжу на вас и словно перечитываю роман. Впрочем, нет, не перечитываю… а вижу все наяву, вижу ваше нелегкое будущее…»

«Что же вы видите? Какое будущее?»

«Антон хороший парень, красив, умен, талантлив… Но ведь он ничего не сделает для вас, семью вашу разрушит, а сам не женится. Я его знаю. Он человек порыва, минуты, в порыве пообещал, а вы и поверили, понадеялись… И теперь на моих глазах повторяется вечная, как мир, история…»

Павленко, очевидно, все труднее было говорить, он начал заикаться и, пытаясь скрыть это, вынужден был делать паузы.