Марина Крамер - Жить на свете стоит

Ника взяла его под руку, и они тихо пошли по узкой улочке к ее дому. Остановившись у подъезда, Алексей Павлович спросил:

– Так вы живете в его квартире?

– Откуда вы знаете, что это его квартира?

– Я сам покупал ее, когда Максим учился здесь.

– Да, теперь я живу в его квартире. Только он оформил ее на меня. Извините.

– Не надо извиняться. Вы ждете мальчика? – Он оглядел ее фигуру, и Ника чуть улыбнулась:

– Еще не очень заметно. Думаю, что это будет мальчик, во всяком случае, я этого очень хочу. Но мы стоим у подъезда, а уже холодно, – спохватилась она. – Я приглашаю вас к себе на чай.

– Да, с удовольствием, – пробормотал Гавриленко, – сегодня определенно очень странный день. Знаете, Вероника, утром я гулял с собакой и вдруг увидел бабочку. Вы можете себе представить? В ноябре – бабочка. А потом – вы. – Он шел за Никой к лифту и продолжал: – Определенно это был знак свыше. Но я не подумал… не знал, что Максим…

– Вы не пользуетесь Интернетом? – спросила Ника, отпирая дверь.

– Нет. Я не признаю этих модных новинок, люблю газеты и новости по телевидению. Кроме того, я слишком давно живу здесь, чтобы интересоваться российскими делами.

– Вы проходите в гостиную, я сейчас. – Ника прошла в спальню, сняла сдавливавшие живот джинсы, облачилась в длинный халат и вышла к отцу Максима.

Тот сидел на диване и смотрел в окно.

– Вы ничего не изменили здесь, – заметил он грустно. – В последний раз я виделся с сыном в этой квартире лет пять назад. Не дай вам бог, Вероника, пережить своего ребенка. – Он закрыл лицо руками и заплакал.

Ника растерялась. Она не знала, как вести себя с плачущими мужчинами, но вид отца Максима, так остро переживающего свое горе, тронул ее. Она села рядом и положила руку на плечо:

– Я всегда хотела узнать о вас что-то, но Максим неохотно касался этой темы. Вы… не расскажете?

Алексей Павлович вытер слезы, помолчал и попросил:

– Если не трудно, заварите чай, Вероника.

– Да, конечно. Вы какой любите? – Она поднялась и открыла навесной шкаф, в котором хранилась довольно большая коллекция чаев.

– Вряд ли у вас такой есть, заварите на свой вкус.

Ника как-то машинально вынула пергаментный пакетик с васильковым чаем, который они купили вместе с Максимом, заварила в прозрачном чайнике и поставила на стол перед Алексеем Павловичем, придвинула чашку и сахарницу.

– Знаете, Вероника, я очень виноват перед сыном, – начал он, разминая пальцы правой руки. – Я всегда презирал деньги, считал, что жить нужно по средствам. А Максим… он был другой. Я виноват еще и в том, что мало времени проводил с сыном, его фактически воспитал мой друг Ванька. Я много ездил – я ведь военный врач в отставке. Последнее мое место службы было здесь. Когда войска вывели, я отослал семью, а сам решил не возвращаться, и Максиму пришлось несладко. Вы ведь понимаете… Но он сумел выстоять, даже реализовал мечту и приехал учиться сюда, в университет. Я поддерживал его как мог, но уже тогда он был отравлен Ванькиными идеями о бизнесе и больших деньгах. Мне это было противно. В конце концов, мы практически перестали общаться. Максим не мог мне простить, что я бросил его мать. А я не мог ей простить связи с моим лучшим другом. Думаю, вы имеете право знать, поскольку…

Алексей Павлович замолчал, налил чай себе и Нике, поднял кружку обеими руками, и Ника заметила, как сильно они дрожат. Сделав глоток, он с удивлением посмотрел на нее:

– Как вы узнали?

– Что?

– Этот чай… Максим такой пил, и я люблю тоже.

– Мы покупали этот чай вместе, – вздохнула она, – с тех пор я не прикасалась к пакету, но сегодня рука сама как-то потянулась.

– Кто вы по профессии, Вероника?

– Я вообще-то журналист. Мы и познакомились во время интервью. А потом Максим помог мне выпутаться из очень неприятной ситуации. Простите, если спрошу лишнее, но… отчество вашего друга Ивана – Никитич?

– Да. Вы знакомы?

– Увы…

– Да, это точно – увы. Ванька оказался подлецом, а я считал его лучшим другом.

Ника помолчала, но потом решилась:

– Думаю, вы не сможете ненавидеть его сильнее, если я скажу правду. Он виноват в смерти Максима. Это он его убил – чужими руками, но он.

Гавриленко вытянулся в струну, тяжело задышал, рванул ворот рубашки под тонким полосатым пуловером, и Ника испугалась, что сейчас его хватит удар, но Алексей Павлович вынул из нагрудного кармашка белый патрончик нитроглицерина и привычным жестом забросил красную горошину под язык. Через несколько минут ему стало легче, он задышал ровнее и проговорил: