Джеймс Олдридж - Джули отрешённый

– Я этого не говорил.

– Я думал… – начал я и запнулся, может, он еще что-нибудь скажет, но он ждал, что скажу я. – Бросил бы ты это, Джули, а?

– Тебя это не касается, – был ответ, – и нечего заводить этот разговор.

Я нисколько не обиделся.

– Знаю, что не касается. Но, похоже, тебе это вовсе не на пользу.

– А почему это должно быть мне на пользу? Что ты болтаешь?

Но я не собирался так просто сдаваться.

– Потому что в джазе ты только даром тратишь время. Сперва я думал, тебе это поможет. Но я ошибся.

– Одно другому не мешает, – сказал он, медленно повернулся на бок и словно забыл о моем существовании. Потом взял старую тетрадь, что лежала у подушки, положил на комод, похожий больше на обыкновенный ящик.

– Ты старые тетради выбросил?

– Некоторые выбросил.

– А какие-нибудь у тебя еще остались?

– Сколько угодно.

– Не выбрасывай, – сказал Джули. – Отдай мне.

– Но ведь они почти все исписаны.

– Неважно, – сказал он.

Я наклонился и взял тетрадь. На полке пониже лежало еще штук шесть, а на последней полке, в самом низу, наверняка стоял горшок. Уж такой это был дом, тут непременно должен быть горшок, так же неизбежно, как серые стены и неистребимый запах лука, – и Джули наверняка ненавидел этот горшок, как ненавидел все, что выдавало стороннему глазу, как он живет.

– Не трогай, – вдруг сказал он.

Я листал тетрадь, почти не глядя, но его слова будто подтолкнули меня, и я посмотрел на страницы. Они сплошь были исписаны школьными упражнениями, но поверх шли линии – вертикальные, не горизонтальные, – и сразу стало ясно: это нотные записи по странной системе Джули: казалось, вверх по лестнице взбираются сотни человечков.

– Положи на место, – резко сказал Джули.

Я отложил тетрадь, теперь я понимал, что и остальные тетради заполнены тайной алгеброй Джули, сложной музыкальной математикой его изобретения.

– Почему, черт возьми, ты не научишься записывать музыку, как все люди? – спросил я.

В ответ Джули лишь заложил руки за голову.

– Если б ты правильно писал ноты, – продолжал я, – другие тоже могли бы разобраться в твоих сочинениях.

Слишком поздно я понял, что довод мой был весьма неудачен. Джули стал бы охранять свою тайну от любой помощи, от любого совета, любого стороннего глаза, пусть одобрительного, от любого вмешательства. Вторжение означало для него гибель – это мне еще предстояло узнать.

– Ты спятил, – сказал я.

Джули молча, терпеливо меня слушал, а я знай корил его и уговаривал до тех пор, пока не появилась миссис Кристо с жестяным подносом – она принесла две чашки чаю и тарелку пирожков с мясом, каждый сбоку чуть подгорел. От них пахло жиром, но все равно у меня слюнки потекли.

– Вот, угощайтесь, – сказала она вполголоса, чтобы не помешать, и поставила поднос на кровать между нами. – Я положила тебе три полные ложки сахару, Кит, и если захочешь, принесу еще пирожков.

– Больше двух мне не съесть, миссис Кристо.

– Тут всего-то по два!

Не хотелось омрачать ее неожиданную радость.

– Ладно, – сказал я. – Можно и еще парочку.

– И, пожалуйста, Кит, заставь Джули тоже съесть пирожок. Он почти ничего не ест.

Она вышла, и я пододвинул тарелку поближе к Джули. Он взял пирожок и через силу принялся жевать. А второй протянул мне.

– Сунь в карман и отдай Скребку, – сказал он.

– Я возьму для него дома какие-нибудь объедки.

– Он любит мясной фарш, – настаивал Джули; наверно, он вовсе и не любил эти пирожки и ел их, просто чтоб не огорчать мать. – Поставь поднос на пол.

Я поставил поднос на пол, и Джули осторожно приподнялся.

– Не трогай меня, – сказал он, когда я наклонился, чтобы ему помочь, – я и сам могу сесть.

– И завтра уже пойдешь на работу? – сказал я.

– На той неделе пойду. Я засмеялся.

– Когда увидишь Дормена Уокера, спроси, возьмет ли он меня назад недели через две.

– Да тебе буханку хлеба и то не поднять. Посмотри на себя. Тебе и до двери-то не дойти.

Джули никогда не защищался и теперь просто не стал больше об этом говорить.

– В общем, Кит, мне нужны старые тетради, – продолжал он, – так ты принеси.

– Ладно, – сказал я и встал, собираясь уйти: он здорово устал, хотя старался не подать виду.

Миссис Кристо принесла мне еще четыре пирожка, завернутых в бумагу из-под масла, и уже у двери во двор спросила, когда я приду опять.

– Пожалуй, в воскресенье днем, – ответил я. – Это удобно?

– Конечно, удобно, Кит, милый. И, пожалуйста, скажи другому его другу, хорошо? Ты ведь знаешь, о ком я, – шепотом прибавила она.