Инна Булгакова - Сердце статуи

— Ну, ну?

— Бьющий через край фонтан — огонь в лампаде… Вот как видоизменилось в тебе чувство любви. Поразительно. А озеро… нежное, ласковое, ты плаваешь и ныряешь без устали. Теперь не подойдешь — боишься, затянет в болото. Словом, чувственная сфера и творческая претерпели кардинальные изменения. — Иван Петрович глядел на меня со странной застывшей улыбкой — крупный, спокойный, темноволосый — врач. Которому пациенты несомненно доверяют, интересный мужчина… вот только глаза неприятные — водянистые, словно бельма. — А что это за сарайчик с замшелой крышей, а?

— Что за сарайчик? — прошептал я.

— Ну, внутренний мир.

— Я просто так ляпнул, не подумав.

— Это и есть самое ценное признание, то есть искреннее.

В воображении моем проплыл роскошный гроб.

— Неужели злосчастный удар кувалдой способен изменить личность?

— Не думаю. По-старинному я бы выразился так: ты пережил нечто такое, что перевернуло тебе душу.

— Что? Что именно?

Старый друг улыбался задумчиво-умно. Интересно, что он ни разу не обратился ко мне по имени.

— Никаких газет, никакого телевидения…

— Да мне и не хочется, меня так поглотила тайна…

— И на ней особо не сосредотачивайся. Читай классику. Постепенно, под моим руководством будешь адаптироваться к действительности.

— Лечение стоит дорого?

— Пока бесплатно. Для тебя. Воспринимай это как последнюю улыбку социализма.

— Но я не хочу лечиться!

— Будем просто беседовать. Значит, до среды.

Совет доктора я воспринял буквально и после его ухода подошел к книжным полкам благородного черного дерева. Блестящие золотые корешки, ни одной знакомой фамилии… Какой-то Розанов, Франк, Ильин, Трубецкой и т. д., и т. д. Господи, как их много, и что ж они писали-то?.. Впервые после воскрешения мне стало жаль потерянных лет. Вынул наугад тяжелый фолиант из ряда «Энциклопедическое изложение масонской философии». Ни черта не понимаю! А вот наконец известное имя: Федор Достоевский. Тридцать томов! Мечтал когда-то «Бесы» прочитать… уж, наверное, прочитал за двадцать лет. Ни студентом я себя не ощущал, ни взрослым по-настоящему… Наконец, полистав Гоголя и отвергнув, остановился на сказках Андерсена, бабушка когда-то читала.

Кое-как протянул до одиннадцати… Невмоготу тут оставаться, ни коньяк, ни снотворное не помогают. Странно. Доктор хорошо меня подлечил: в доме-гробе разлагается труп!

Я нашел в шкафу плед и расположился в шезлонге на веранде. Ночь глядела тысячью глаз — обилье августовских звезд и луна на ущербе. А деву с юношей в соседнем саду с шезлонга не видать. И слава Богу! Надя ко мне не приходит, боится брата. Странно. Каких же я наделал дел в предыдущей жизни?

На рассвете в полудреме я окончательно продрог и поспал в спальне. Она пришла и протянула руки… «как тяжело пожатье каменной его десницы». А утречком вышел на крыльцо и задрожал пуще как от ночного озноба: на улице на противоположной стороне стоял человек. И смотрел на меня. Так смотрел — с тяжелой пристальностью, — что почудилось мне: вот он убийца. Это уже было, было — вот так стоял и смотрел. Я вдруг почувствовал прилив злости и азарта, а человек пересек улицу, отворил калитку и прошел меж «золотыми шарами». Немолодой, лысый, полный, в сером мешковатом костюме.

— Вы тоже мой друг?

— Следователь Котов Федор Платонович, — отрекомендовался отрывисто, по военному. — Вы — Любезнов.

— Я — да. Паспорт показать?

— Кто ж вас не знает, Максим Николаевич? Мы даже слегка знакомы. На рыбалке как-то разговорились, там и друзья наши рыбачили. Я-то сам обитаю во Тьме…

— Где?

— Шутка. В деревеньке Теть. А на вашей улице у меня невеста имеется. Сегодня слух прошел, что вас выписали. Вы уж простите, что я в воскресенье, в больнице никак не допускали.

— Пожалуйста, в дом!.. Присядьте вот сюда, в кресло. Только должен предупредить вас, что я ничего не помню.

— Доктор говорил. Жаль. Темное дело, весьма и весьма непонятное.

— И вы тратите свой выходной…

— Я простой рабочий человек, — перебил Котов, — мне трудно стерпеть такое, извините безобразие.

— Безобразие?

— Сколько лет вы трудились над своими вещами?.. И за считанные часы, может — минуты, все псу под хвост.

Вот нормальный человек (которого я принял за убийцу), я чуть не рассмеялся и впервые за эти дни встал на нормальную точку зрения. Прочем, ненадолго.

— А вдруг я пережил творческий кризис и в порыве…

— Все свидетели как один утверждают, что вы находились на подъеме, а не в упадке, к персональной выставке готовились, — прервал меня Котов негромко; полуприкрытые глаза его распахнулись и словно укололи льдистым блеском (не так-то он прост!). — Кувалда лежала сравнительно далеко от вас, отпечатки пальцев на ней тщательно стерты. В своем тогдашнем состоянии вы этого сделать не могли и ударить себя — два мощных удара — таким образом не могли. И главное: куда делось мертвое тело?