Дмитрий Вересов - Созвездие Ворона

Иван усмехнулся, обвел взглядом пришедшую за последние месяцы в невообразимый упадок квартирку и еще раз усмехнулся. Нам терять нечего, кроме своих цепей — вот так каламбур. И какая месть Алиске, пусть локти кусает, стерва. Как там говорится, успех — лучшая месть?

Сборы не заняли много времени. Нищему собраться — только перепоясаться. Иван Ларин нищим, разумеется, не был, но, хорошенько подумав, взял с собой только небольшой чемодан. Аванса, который обещал выплатить Баренцев, должно было хватить на новый гардероб. Несмотря на приличные гонорары, Иван большого значения одежде не придавал — Алиска занималась этим вопросом, что было справедливо, поскольку ее волновало, в каком виде появится Иван Ларин на публике.

Просмотрел быстро список работ, кое-что сбросил по Интернету на почтовый ящик, чтобы забрать потом.

Странно, думал Иван, стоя в аэропорту. Никакой щемящей тоски, никакого чувства утраты. Может быть, потому что он знает — всегда есть возможность вернуться.

Еще задолго до беловежских соглашений Таджикистан, как, впрочем, и большинство национальных республик «Союза нерушимого», оказался не самым уютным местом для «русскоязычного» населения. Нет, никаких открытых проявлений вражды со стороны аборигенов Скавронские не ощущали, наоборот, все было тихо, можно сказать, благостно. Давно уже забылись и быльем поросли грязные сплетни и пересуды, сопровождавшие Надину беременность и рождение Данилки. Надя закончила университет и готовилась к поступлению в аспирантуру, мама Наташа по-прежнему работала в школе, к шестидесятилетию Антона Адамовича железнодорожное начальство отвалило юбиляру приличную денежную премию и именные часы, ЦК Таджикистана представил его к правительственной награде, правда, с этим что-то не срослось, и ограничились почетной грамотой. Сразу две республиканские газеты напечатали очерки о славном трудовом пути инженера Скавронского.

— А ты, Пират, как, не подумываешь рвать когти? — спросил Антона за рюмочкой востоковед Шура Захаров, специально прилетевший на юбилей друга из Москвы, куда он перебрался еще в середине восьмидесятых, — под крылышко почти всесильного академика Примакова. — Поверь мне, рано или поздно это придется сделать, и чем раньше — тем лучше. Очень скоро здесь будет весьма хреновато!

— Да вы, батенька, пессимист! — Антон Адамович решил перевести все в шутку.

— Я-то как раз оптимист, только хорошо информированный! — в тон ему возразил Захаров и добавил уже серьезно: — Настоятельно советую. С трудоустройством помогу. Москву не обещаю, там все схвачено, а вот в Питер, на Октябрьскую дорогу — это реально. Там сейчас заправляет мой старый кореш Коля Аксененко, он мне кое-чем обязан, так что…

— Ага, очень я там нужен, прямо с руками оторвут! А то у них своих пенсионеров не хватает! — проворчал Скавронский для порядку, хотя для себя решение уже принял.

— Что-то рановато ты на пенсию засобирался, мы еще повоюем, черт возьми!… Рэпэтэ?

Захаров разлил по рюмкам остатки дефицитного коньяка.

И то ли накаркал, то ли в воду глядел московский гость.

Жизнь как-то резко, сразу дала сбой. Колючий ветер недобрых перемен рвал в клочья привычный жизненный уклад, нагонял на сердце тревожную волну. Продукты из магазинов исчезали столь же стремительно, как росли цены на базарах, к давно привычным перебоям с водой добавились перебои с газом, электричеством, выплатой пенсий и зарплат. В глазах людей появился голодный злой блеск, они, уже не таясь, во всем винили алчную Москву, до нитки обворовавшую всю Среднюю Азию. Совсем рядом, в Ферганской долине, шли масштабные вооруженные стычки, в самом городе эхом Карабаха прокатилась волна армянских погромов. Группа деятелей национальной культуры выступила с открытым письмом, требуя положить конец «культурному геноциду и принудительной русификации». На улицах, на базарах, в чайханах люди сбивались в кучки, о чем-то оживленно переговаривались — и замолкали, завидев европейское лицо… Соседи и знакомые вдруг засобирались на родину, историческую и не очень. Танеевы — в Казань, Магалашвили — в Москву, Шпомеры — в Мюнхен, Кованько — в Хайфу, Рабиновичи — в Филадельфию. А несколько старшеклассников заявили Наташе, что больше не намерены изучать язык и литературу «оккупантов».

— Вы с Шуркой правы, — сказала она мужу после этого случая. — Надо ехать.

Переезд прошел неожиданно легко. Надежда сама удивилась тому, с какой легкостью она сумела проститься с местом, где выросла. Словно что-то подсказывало — этот период жизни пройден, нужно подвести черту…