Сергей Рокотов - Свинцовый хеппи-энд

Для Генриха Цандера семья Раевских давно уже стала своей семьей. Ему шел тридцать седьмой год, у него не было ни жены, ни детей. Его отец и мать жили в Нюрнберге, прекрасном средневековом немецком городе. Каждый год в октябре он навещал их, беря у Владимира Алексеевича отпуск на две недели. Но частенько ловил себя на мысли, что уже на третий день отдыха его снова тянуло в Россию, тянуло к работе, тянуло к семье Раевских.

- Твоя родина здесь, Генрих, - говорил ему отец, которому было уже под восемьдесят. - Ты не прав, что фактически оставил нас с матерью.

Генрих молчал в ответ на упреки. Он посылал родителям большие суммы денег, получаемые от Раевского, и они могли вести на них вполне достойный образ жизни. Но им было нужно не только это, они скучали по сыну. Но Генрих не представлял себе жизни без семьи Раевских, настолько он был к ним привязан. Однако, жалея престарелых родителей, проживших жуткую, тяжелую жизнь сначала в Поволжье, а потом в Казахстане, он дал себе слово - вернуться в Германию, когда Раевские найдут свою дочь. Разумеется, родителям об этом он не говорил ни слова.

В Шереметьево их уже ожидали остальные телохранители Раевского, приехавшие раньше. А двадцатью минутами позже них приехал и Сергей.

Он очень изменился за этот год. Владимир сказал бы, что сильно постарел. Ему шел тридцать третий год, но виски его были совершенно седые. Они поседели буквально на глазах Раевского, когда они ни с чем, в подавленном состоянии возвращались на джипах из горного селения в Сухуми. Самому Раевскому седеть дальше было уже некуда, его голова давно была совершенно белоснежной.

Взгляд черных глаз Сергея становился все более пронзительным и мрачным. Он глядел на собеседников не мигая, и порой от его взгляда становилось не по себе. Даже ему, Раевскому. Он отчего-то чувствовал какую-то вину перед этим человеком, сам не понимая, почему это происходит. А ведь они и впрямь виноваты в том, что жизнь их дочери сложилась именно так, а не иначе. Куда деться от этих

мыслей?!

Сергей продолжал работать в одной из фирм, принадлежавших Раевскому, жил по-прежнему в своей квартире на Рублевском шоссе. Теперь он снова носил свои настоящие имя и фамилию. Около месяца назад ему позвонила из Тюмени Оля и сообщила, что выходит замуж.

"Поздравляю тебя, Оля, в час тебе добрый", - произнес Сергей.

"А тебе, вижу, это совершенно все равно", - обиженным голосом произнесла Оля.

"Да что ты? Я рад за тебя. Понимаешь, я не смог бы дать тебе счастья. Теперь это для меня совершенно очевидно. Мне казалось, что ты и сама это понимаешь".

"Я все понимаю, - тихо сказала она слегка дрогнувшим голосом. - Только... Только... Я никогда не забуду тебя, того времени, когда мы были вместе..."

"Я тоже не забуду, - стараясь придать голосу как можно больше тепла, произнес Сергей. - Но ты же понимаешь, что я люблю другую женщину. И я никогда не смогу быть счастливым, пока не найду ее..."

"Тогда желаю тебе этого! От души желаю..." - произнесла она со слезами в голосе.

"И я тебе желаю счастья!" - сказал он, но в трубке уже слышались частые гудки.

Он долго сидел на диване и думал. Он понимал, что был не вправе ломать жизнь другому человеку. Ему казалось, что все люди живут обычной спокойной, хоть и наполненной своими проблемами жизнью, а его жизнь давно уже потекла по какому-то совершенно необычному, странному руслу, и что ему тяжело общаться не только с доброй и милой Олей, так любящей его, но и с остальными людьми тоже. Только с Раевскими его связывало общее горе, только с ними он мог найти общий язык.

Однако на деле все было не совсем так. Дом Раевских он теперь стал посещать гораздо реже, чем раньше. После поездки в Абхазию он стал избегать их общества. И это сильно ранило и Владимира, и Катю. Он не смог стать для них своим человеком, он был чужим.

Когда Владимир приглашал его на какие-то семейные праздники, Сергей обычно отвечал вежливым и на первый взгляд вполне обоснованным отказом. В последний раз он заехал к ним поздравить с Новым годом. Общее горе стало не объединять, а, напротив, разъединять их. Сергею становилось все тягостнее находиться в их обществе, он не знал, о чем с ними говорить. Он был бесконечно одинок в этом мире.

Они стояли друг против друга, ожидая рейса на Стамбул, и Владимиру порой казалось, что он имеет дело с умалишенным. Глаза Сергея горели таким странным огнем, что ему становилось не по себе. Он то начинал быстро говорить, вдохновленный предстоящей поездкой, а то вдруг внезапно замолкал, погружался в свои тайные мысли и глядел куда-то в сторону блуждающим туманным взглядом, от которого у присутствующих бегали мурашки по коже.