Жюль Руа - Штурман

Теперь штурман мог переговариваться с пилотом только взглядом и жестами, но это безмолвное сообщничество связывало их крепче, чем любые признания. Хватит с них признаний. Теперь речь шла о том, чтобы пройти над Вюрцбургом и не пролететь мимо этих подшипников, которые шли на постройку истребителей, их исконных врагов.

Первые светящие бомбы над Вюрцбургом распустились прямо перед ними, точно красные и золотые цветы фейерверка. Каждый раз побоище начиналось с празднества. Разбрасывали звезды, рассыпающиеся яркими цветами, зажигали бенгальские огни, и прожекторы шарили в небе, взметая ввысь ослепительные стрелы. Потом зажигательные бомбы накатывались волной коротких трепещущих вспышек. Декорации были как раз для балетов королясолнца, не хватало только танцоров. Но бросали фугаски, и все мгновенно менялось. Падая вниз, бомбы взрывались одна за другой, и на высоте семь тысяч метров воздушные волны встряхивали самолеты; потом взлетали на воздух нефтехранилища и склады смазочных материалов, и тяжелые клубы красного дыма раздувались и опадали под ветром. И внезапно, точно стая хищных птиц в золотых отсветах пожара, из мрака вырывались эскадры.

Самолет приближался к цели, и пилот искал среди общего скопления место поспокойней, в стороне от града бомб, падающих с неба, из зияющих бомбоотсеков.

- Бомбардир, слушаю вас, - сказал пилот.

- Курс прежний, - сказал бомбардир. - Дорога открыта.

Наклонившись вперед к своим механизмам, бомбардир уже всматривался в пожар сквозь сетку прицела. Если пилот будет идти тем же курсом, понадобится, чтобы выйти к цели, только взять чуть в сторону - конечно, влево; но пока ради осторожности лучше немного подождать. Везер положил карандаш на столик и сунул руки в карманы. Сейчас ему нечего было делать. Когда бомбардир объявит: "Бомбы сброшены", он заметит время и через тридцать секунд прикажет взять новый курс.

- Алло, пилот, - сказал Везер. - Запомните дальнейший курс: двести восемьдесят пять. Два, восемь,

пять.

- Понял, - ответил пилот. - Двести восемьдесят пять.

В тот самый момент, когда бомбардир нажал спусковую кнопку и увидел, как бомбы понеслись в пламя, по самолету хлестнула очередь. Она была такой силы, что ни у кого не вырвалось ни звука; воздух сразу ринулся в фюзеляж. Самолет прошел по курсу дальше, чем следовало, и снова погрузился во мрак. У некоторых летчиков микрофоны были включены, но все молчали. Слышалось только прерывистое дыхание.

- Пилот, бомбы сброшены. Можете поворачивать. Это сказал бомбардир, но никто не узнал его голоса.

- Понял, - сказал пилот. - Попытаюсь. И мгновение спустя добавил:

- Бортмеханик, где повреждение?

Штурман смотрел на пилота, вцепившегося в штурвал; но бортмеханик не успел ответить. Огонь вспыхнул в правом внутреннем моторе.

- Горит правый внутренний, - сказал бомбардир, скорее для очистки совести. - Пилот, сбавьте газ в правом внутреннем и выключите зажигание. Включите огнетушитель, - добавил он после небольшой паузы.

Пилот повернул голову направо. Развернуться уже не было возможности, а огонь не унимался. Языки пламени, которые лизали крыло, добрались до ребра противопожарной стенки и подступили к бензобакам.

- Приготовиться к прыжку! - крикнул пилот. На этот раз - конец. Штурман облокотился о сиденье пилота. Ему не хотелось снова прыгать, не хотелось больше жить. Да и разве успел бы он выброситься, если б даже захотел. Ему еще нужно было найти ранец со своим парашютом, пристегнуть на груди привязные ремни.

- Прыгайте! - скомандовал пилот, обращаясь ко всем.

Если крылья самолета загорались, больше двух минут они не выдерживали. Они разваливались, как старая рухлядь, разрушались, как все, что производили для войны, ибо всему этому был отпущен короткий срок и конец уготован один - сгореть в беспощадном огне. Все, что выпускали заводы, было недолговечно. Во всяком случае, каждый знал, что эти крылья могут сопротивляться огню только две минуты. Две, и ни минутой больше.

- Везер! - позвал штурман.

Везер не отвечал. Может быть, он уже отключил микрофон и прыгнул? Штурман решил проверить и без всяких осторожностей поднял шторку штурманской кабины. Теперь предосторожности были уже ни к чему. Везер сидел, склонившись над столиком, и кровь, струившаяся из пробитого черепа, заливала карты. Только ластик, чистый и нетронутый, болтался на шнурке у него над коленями. Штурман открыл люк и потянул за комбинезон бомбардира со светлыми усиками.